Павел Федоров - Генерал Доватор

Началось утро 6 декабря 1941 года.

Выполняя приказ товарища Сталина, Красная Армия остановила и погнала фашистские полчища с подмосковных рубежей на запад. Советские люди в этот день круто повернули колесо истории. Они сказали: «Не быть врагу под Москвой». Сказали навечно!

На другой день Доватор был вызван к командующему войсками армии.

Прибыв в штаб, Доватор тотчас же явился к командарму. Увидев входящего комкора, Дмитриев, вставая из-за стола, приветливо кивнул головой и протянул Доватору руку.

— Поджидал. С нетерпением поджидал. А ты, как всегда, во-время и в отличном расположении духа. Люблю, когда у людей бодрое настроение. Во мне крепнет убеждение, что в войсках все нарастает боевое воодушевление. Я побывал в сибирских дивизиях, какой народище! Даже в словечках, брошенных невзначай, чувствуется сила, уверенность! «Ты, Семен, — подслушал сегодня ночью у костра, — барахлишко-то лишнее из мешков выкинь да насыпь туда патронов поболее. Видать, далеко вперед шагнем, пока догонит обоз-то, пригодятся». Вот какие разговорчики! Хорошо!

Командарм сощурил ясно улыбающиеся глаза, на его тонкие, плотно сжатые губы набежала улыбка.

— Как твое новое пополнение?

— Боевой народ! Как песню грянут, с деревьев снег сыплется. Рвутся в бой.

Доватор нетерпеливо похлопывал ладонью по колену.

— Есть, Лев Михайлович, и для твоих конников дело. — Дмитриев подошел к висевшей на стене карте и жестом пригласил за собой Доватора.

Вглядываясь в карту, Лев Михайлович искал расположение своего корпуса. Но на том месте, где должен был находиться корпус, его не оказалось. Доватор нашел его совсем в другом месте: район Кубинка был обведен кружком и заштрихован предполагаемым сосредоточением конницы и танковой бригады. В центре его был воткнут флажок. От него стрела, начерченная пунктиром, пронизывая расположение противника, далеко уходила во вражеский тыл.

Доватору без слов стало ясно, что для его гвардии пришла желанная пора большого, ответственного дела. Ему захотелось свистнуть от радости, но он сдержал | озорную мысль и тут же почувствовал, как голова его начинает работать с напряженной, трезвой ясностью. «Перехватывать магистрали, срывать планомерность отхода противника», — мысленно формулирует он предстоящую задачу.

— Вы должны приготовиться к большой рейдовой операции, — продолжал командарм. — Придерживаясь своей излюбленной магистральной тактики, немцы готовятся к организованному бегству на запад. Сейчас они имеют намерение из района Руза пробиться на Волоколамск, соединить свою юго-западную группировку с северо-восточной, выйти на основную магистраль и, создав мощный клубок, покатить его на запад. Одновременно немецкое командование питает надежду сохранить силы и удержать, как трамплин для прыжка на Москву, город Можайск. В задачу вашего корпуса входит: разрушить замыслы противника, перерезать в глубоком тылу все пути отхода, загонять его в подмосковные леса, вышибать из теплых домов на мороз, сталкивать с магистрали и уничтожать самым беспощадным образом. Вот какая, генерал Доватор, предстоит работа, Я думаю, что это по душе вам и вашим гвардейцам!

— По душе, Василий Васильевич, — ответил Доватор, внимательно выслушавший речь командарма.

Разговор был прерван телефонным звонком. Протянув большую, жилистую руку, командарм снял трубку. После нескольких приветственных слов красивое, еще совсем молодое лицо его изменилось. Строго поджав тонкие губы, перебирая пальцами лежащие на столе папиросы, он коротко отвечал кому-то:

— Да... Непременно!.. Доложу лично. Да, да, здесь... Все закончено!.. Будет исполнено!.. Немедленно?.. Есть!..

Командарм положил трубку. Взглянув на Доватора, он сдержанно улыбнулся и заговорил с мягкими интонациями в голосе:

— Вас, дорогой Лев Михайлович, и старший командный состав корпуса, — командарм назвал несколько фамилий, — хочет видеть командующий войсками фронта...

— Командующий? — медленно приподнимаясь со стула и не спуская с Дмитриева светлых удивленных глаз, спросил Доватор.

— Да, — подтвердил командарм, тоже вставая со стула и пододвигая к краю стола один из телефонных аппаратов. — Быстро свяжись со своим штабом и распорядись, чтобы выезжали. Их встретит офицер связи. Мы тронемся сейчас же.

Командарм, оправив безукоризненно сидевший на нем китель, положил в карман коробку папирос и, обдав Доватора ободряющей, тепло светившейся в его больших выразительных глазах улыбкой, ушел в другую комнату.

Окончив телефонный разговор, Лев Михайлович вышел следом за ним.

На улице он глубоко вдохнул в себя свежий морозный воздух.

Взволнованность не исчезла и не отхлынули тревожные думы. Доватор шагал по хрустевшему снегу рядом с высоким в серой папахе командармом и старался добросовестно разобраться, что же творится в его душе... За последнее время в его судьбу внезапно и бурно вторгались все новые события. Участие в параде на Красной площади 7 ноября 1941 года оставило в его душе неизгладимое впечатление на всю жизнь. Вслед за этим кавалерийская группа была переименована в гвардейский корпус. И, наконец, блестящее наступление наших войск под Москвой...

Но в то же время и чувство тревоги не покидало его ни на минуту. Только в машине он позволил себе спросить у командарма, чем объясняется вызов командующего фронтом.

Генерал Дмитриев прямого ответа на этот вопрос не дал.

— Вы с ним когда-нибудь встречались? — спросил он.

— Был представлен на одном из приемов. Суровый, говорят, человек, — ответил Доватор, припоминая высоколобого, с нахмуренными бровями генерала армии.

— Скажем прямо, строговат, но справедлив. Мы часто еще склонны принимать требовательность за суровость, а это большая разница. Во время разговора советую учесть, что командующий не выносит фальши. С ним надо говорить только на чистоту. Иногда человек сомневается в чем-то, но старается прикрыть это излишней самонадеянностью. Имейте в виду — от него это не укроется. Держитесь просто и говорите, что думаете.

Доватор улыбнулся и промолчал. Отвернувшись, смотрел через стекло на бежавшую рядом белую полосу реки Москвы, изогнувшуюся широкой кривой лентой. На противоположном берегу, в зелени притихших елей, уютно гнездились нетронутые войной дачные, с заснеженными крышами домики. От встречного потока переполненных грузами машин по обочинам шоссейной дороги вихорьками кружились хлопья снега. Ежеминутно в морозном воздухе раздаются густые суровые гудки тяжело урчащих грузовиков.

Покрывая металлический лязг гусениц и свист кованых колес, поют идущие вдоль магистрали солдаты в краснозвездных касках.

«Пройдут месяцы, — думают сидящие в машине люди, — растопит горячее солнце сугробы, побегут по полям и протоптанным войной лесным тропкам бурные веселые ручейки, наполнятся студеной водой окопы с разваленными краями, блиндажи и артиллерийские капониры. На брустверах оживет тогда свеженакопанная земля и в разгаре весны, из-под кучи стреляных гильз, выскочит кустик ромашки, раскроет свой желтый глазок... И детишки из ближайшего пионерского лагеря наполнят карманы позеленевшими гильзами, нарвут цветов и прикрепят венок к пятиконечной звездочке, огороженной тесовым заборцем... А потом возьмутся за руки и, наполняя лес звонкими голосами, запоют песню, которую сложит неизвестный еще поэт... Может быть, это будет песня про порхающего на дороге чибиса или про красного снегиря, а может, про геройского солдата?»