Леонид Борич - Случайные обстоятельства

— У вас ведь, кажется, что-то там с желудком, — сказал Букреев с досадой.

Не мысль даже, а какая-то смутная, еще не осознанная до конца догадка мелькнула в голове у Володина, и он, все еще не понимая командира, все-таки чувствовал, даже знал уже, что отвечает сейчас правильно.

— Бывает иногда, товарищ командир, — неопределенно сказал он.

— А бывает, — Володину даже почудилось в голосе командира какое-то облегчение, — так надо на обследование ложиться. Я помню, доктор хотел вас даже в госпиталь упрятать...

— Так это давно было, товарищ командир. С тех пор уже все...

— Вы только без бравады, — строго сказал Букреев. — И не нам с вами решать — все или не все. А служба не волк — в лес не убежит. И если, конечно, доктор настаивает... Ясно?

Ничего ему опять не было ясно, но Володин был исполнительным офицером и потому ответил:

— Так точно, ясно, товарищ командир.

— Вот и добро, штурман. Действуйте.

— Есть действовать, — совсем уверенно сказал Володин, так и не понимая, впрочем, как и зачем ему надлежит действовать.

Букреев внимательно посмотрел на него, с сожалением подумал, что даже штурман не всегда его понимает («Она бы вот сразу поняла», — подумал он о Марии Викторовне), но простил Володину за одну только готовность, за одно желание штурмана понять своего командира.

— Можете идти, — разрешил Букреев. — Да, — остановил он, — врач наш здесь или уже к подругам в госпиталь подался?

— Здесь, товарищ командир, — улыбнулся Володин.

— Пришлите его ко мне.

— Интересно, чего это он вдруг именно сейчас вспомнил о госпитале? — удивился Редько. — И совсем я не настаивал. Давно как-то был разговор, так он меня оборвал: не время по госпиталям валяться, лечите на месте, если надо...

— Понимаешь, Иван, — задумчиво сказал Володин, — есть у меня одна версия...

— Ну?

— Переждать, наверное, надо. Дотянуть, пока адмирал с морей вернется.

— Я не понимаю: ты что, не хочешь в помощники?

— Хочу. Но у нас. Пусть позже, но у нас.

— Честное слово, — рассердился Редько, — взрослые люди, а все еще в оловянных солдатиков играем. — Выходя из каюты, он даже хлопнул дверью.

— Что ж это вы за личным составом не смотрите? — почти добродушно встретил его Букреев.

Редько хотел было обидеться на этот несправедливый упрек, но упрека-то как раз и не было вроде, а то, что было в тоне, а не в словах Букреева, показалось настолько неожиданным — так оно не вязалось с обычной манерой командира, — что Редько обижаться повременил, а стал осторожно вникать в суть дела. Понятно, что речь сейчас могла идти не вообще о личном составе, а именно о штурмане, значит...

— Я как-то докладывал вам, товарищ командир, — напомнил Редько.

— Докладывали, — охотно согласился Букреев. — Но сами ведь знаете: все время плавали, потом стрельбы, недосуг было... Как он сейчас? Все жалуется на здоровье?

— Да вроде бы...

— Что значит — вроде бы?! Нуждается наш штурман в обследовании или нет?

— Если человек жалуется, — осторожно сказал Редько, — то надо его обследовать, конечно...

— Именно! — одобрительно сказал Букреев, почти ласково глядя на Редько. — Хороших офицеров беречь надо, их не в училищах, а на флоте делают. И не за один год... И если штурман, как вы докладываете, жалуется на здоровье...

— Сегодня вот пожаловался, — решил вспомнить Редько.

«Ну, сегодня!.. Сегодня — не годится, — подумал Букреев. — Очень уж это будет несерьезно выглядеть... Подозрительная какая-то срочность. Нет, несолидно получается, Иван Федорович...»

— Да он, по-моему, месяца два жалуется, — напомнил Букреев. — А вы не настояли в свое время...

«Я же еще и виноват! — оскорбился Редько. — Перед тобой настоишь!.. Это сейчас ты почему-то покладистый...» Профессиональное его самолюбие, однако, страдало оттого, что как же это он, врач, действительно, не потребовал...

— Ладно, хоть теперь не тяните. Все-таки два месяца человек жалуется на это... — Букреев затруднился сказать, на что штурман жалуется, и вопросительно взглянул на Редько.

— Боли в эпигастральной области, товарищ командир, — подсказал Редько. — Умеренные боли в эпигастральной области...

— Да, в эпигастральной, — согласился Букреев. — Это — здесь? — указал он на свой живот.

— Так точно.

— А то, что вы называете «умеренные боли», — может, совсем они не такие уж умеренные? Скрытный он, ваш Володин. Чего плечами-то пожимаете?

— Товарищ командир, — не утерпел Редько, — иногда врач разбирается в медицине не... не...

— Хотите сказать: «Не меньше командира?» — рассмеялся Букреев.

— Так точно, — сказал Редько. Ощущение было не из приятных, как будто шагнул в холодную воду. Но и отнекиваться от того, что действительно подумал, тоже не хотелось.

Нет, что ни говори, а доктор у него — не тюха, с удовлетворением решил Букреев.

— Прямо после обеда и отправляйтесь, — сказал он. — Предписание у старпома.

— Так не проехать, наверно, товарищ командир, — засомневался Редько. — Замело дорогу. Может, завтра?

— На автобусе не проехать, — согласился Букреев. — А на вездеходе — вполне.

— А где же я вездеход возьму? — удивился Редько.

— За вас уже позаботились. — Букреев усмехнулся. — Будет вам вездеход.

Не очень хотелось ехать в такую погоду, и Редько спросил:

— А если в наш госпиталь положить, товарищ командир? У нас тоже неплохие специалисты...

— Разумеется, неплохие, — кивнул Букреев. — Но неужели же мы с вами пожалеем штурману самых лучших специалистов?

Редько, конечно, согласился, что штурман достоин самых лучших и что сегодня же они поедут во флотский госпиталь.

— Неделю хоть пролежит? — спросил Букреев о штурмане.

— Я думаю, товарищ командир, недели две... Заранее трудно сказать...

— Две — это даже лучше, — задумчиво проговорил Букреев. «За это время, пожалуй, и отойдет, поостынет немного», — подумал он теперь о контр-адмирале Осокине.

Но началось все уже на следующий день, еще до возвращения Осокина, еще при Мохове.

В ожидании скорых перемен в своей службе — возможного назначения на адмиральскую должность — Мохов после отъезда командующего весь как-то подобрел, стал снисходительнее к своим подчиненным и, узнав, например, что лейтенант Филькин до сих пор почему-то так и не посажен на гауптвахту, даже не укорил Букреева, решил просто не заметить этого глупого упрямства. Да и сажать-то теперь немного вроде неудобно было: все-таки снимок в газете напечатали, а прессу как-никак уважать надо.

Но в том, что произошло со штурманом, чувствовался Мохову уже какой-то вызов, а не одно лишь упрямство. Конечно, не такой это и криминал особенный, но постоянное стремление Букреева быть не как все, ставя тем самым других, более исполнительных офицеров в неловкое положение («Тоже мне, заботливый отец-командир нашелся. Все плохие, один он хороший!»), возмутило Мохова. Раздражало его сейчас больше всего то, что не мог он понять, как из-за какого-то капитана третьего ранга Володина, пусть и хорошего штурмана, можно портить свое личное дело, напрашиваться на неприятности, — не верил он, что все это искренне, что это не поза. И в самом деле, думал Мохов, чем же еще можно объяснить этот случай, если не желанием уязвить других, и в первую очередь конечно же его, начальника штаба. Ведь при Осокине Букреев наверняка бы не посмел учинить такое.