Леонид Борич - Случайные обстоятельства

Ковалев молча пошел к дверям, взялся уже за ручку, но обернулся и сказал Букрееву:

— Я сожалею, Юрий Дмитриевич, что у нас с вами... представление о порядочности не во всем совпадает.

Букреев в ответ только пожал плечами.

Когда Мохов, прищурив, как обычно, глаз, отчего всегда казалось, что он сейчас оценивает тебя, выискивает что-то скрываемое тобой и, найдя, запоминает это уже надолго, когда Мохов только произнес: «Ну, рассказывайте...», а Ковалев, будто не понимая, о чем речь, невинно спросил: «О чем рассказывать, товарищ капитан первого ранга?», — он, Ковалев, уже твердо знал, чего ждет от него Мохов.

«Так уж и не понять!..» — усмехнулся про себя Мохов.

— А вы присаживайтесь, — пригласил он.

— Благодарю. — Ковалев сел в кресло.

— Что, трудно с ним? — после паузы участливо спросил Мохов.

— Да нет, ничего, — сдержанно сказал Ковалев. — Плаваем помаленьку.

Не хотелось ему говорить о своих отношениях с Букреевым — об отношениях, которые вообще никто из начальства не поможет наладить, если не наладят их они сами. Да и не с Моховым говорить об этом...

Чтобы у Ковалева не оставалось сомнений, что же именно хотят от него услышать, Мохов подсказал:

— Офицеры, говорят, им недовольны? Самодурствует, даже и оскорбляет иногда?..

Ковалев нахмурился и решительно сказал:

— Неверно вам доложили, товарищ капитан первого ранга. А что трудноватый командир, ну... — Ковалев развел руками. — Бывает...

— Слишком часто у него это бывает... — Мохов в раздражении заходил по кабинету. — Никак не пойму, зачем он на свою голову лишние приключения ищет?!

— Наверно, характер такой... А вы насчет чего?

— А то не знаете!.. Как я теперь вашего штурмана в приказ подам?

— Я считаю, что Володина надо у нас оставить, — сказал Ковалев.

— При чем тут Володин?! — удивился Мохов. — Речь сейчас о Букрееве. Как мне прикажете командующему докладывать?

— Думаю, вся эта история не стоит того, — заметил Ковалев, — чтобы командующего беспокоить.

— «Стоит, не стоит»!.. — возмутился Мохов. — Нельзя же так беспринципно! А командующий уже сам интересовался...

— Но ведь штурман действительно предъявлял жалобы, и, насколько я знаю...

— Не надо, Максим Петрович, — остановил Мохов. — Мы с вами не дети, и не надо в прятки играть. Я понимаю, что все это было без вас проделано, может быть, даже вопреки вам... — Мохов ожидал увидеть в глазах Ковалева молчаливое согласие, что да, без него это было, вопреки ему, но Ковалев ничего не торопился подтверждать пока, и, чтобы предостеречь его от необдуманного благородства, Мохов добавил: — В конце концов, это несправедливо — за чужие грехи отвечать. — Он улыбнулся. — У нас и своих хватает... А командующий умеет наказывать.

Теперь уж по крайней мере он надеялся на благоразумие Ковалева.

— К сожалению, все случилось именно при моем попустительстве, — сказал Ковалев.

Мохов внимательно посмотрел на него, вернулся в кресло, помолчал.

— Ну что ж... Очень благородно. Одна вина на двоих — по половине вины на каждого... Даже красиво. Но за такую милую роскошь платить иногда приходится, Максим Петрович, и не дешево. Так сказать, лично... — насмешливо проговорил он.

— А что же делать? — в тон ему ответил Ковалев. — Ведь иначе благородство перестанет быть роскошью.

— Может, и верно, — согласился Мохов. — Вы свободны пока.

А Володин терпеливо выполнял все процедуры, удивляясь только, как много их ему назначили и как вообще, оказывается, много их существует.

Из его истории болезни дежурные сестры уже знали, что он холост, детей не имеет, что ему нет еще тридцати, а он уже капитан третьего ранга, и можно было легко подсчитать, что в тридцать шесть — тридцать семь лет он будет капитаном первого ранга, откуда до адмирала (а кому-то, значит, до адмиральской жены) уже рукой подать...

Но это все были стыдливые и бесхитростные мечтания в долгие ночные дежурства, потому что он им вообще-то нравился и в нынешнем своем звании, и даже в госпитальной пижаме с белым отложным воротничком; они жалели его, видя, как он осунулся от всех этих процедур, и даже намекали, что можно бы и пропустить что-нибудь, но Володин, беспокоясь, как бы врачи, случайно узнав об этом, не посчитали его тут же здоровым, обследовался на редкость добросовестно.

Услышав от Редько, какая у них теперь заварилась каша, он жалел командира, хотя, наверное, это была все-таки не совсем и жалость: как-то трудно и, пожалуй, невозможно было испытывать ему это чувство к Букрееву, потому что Володин просто не мог представить себе командира в состоянии, достойном сожаления, — нет, это, видимо, не было жалостью, а просто ощущал Володин какую-то вину перед ним, как будто не Букреев все это затеял, а он сам, и вот принес своему командиру столько неприятностей.

— Достается сейчас от него? — с сочувствием спросил Володин.

— Да нет, тихий он какой-то ходит, — удивленно сказал Редько. — Никому никаких разносов — не служба пошла, а мед.

— Странно... Как там Филькин?

— Он уже здесь. Я его на гауптвахту привез. Все к тебе рвался, но ты же знаешь, свободные места на «губе» только с утра бывают. Пришлось оставить.

— Иван, пора мне выписываться отсюда, — решительно сказал Володин.

— А ты ничего устроился, — Редько с удовлетворением оглядывал палату. — Как на курорте. Даже с цветочками... — Он наклонился к стакану на тумбочке, но цветы ничем не пахли. — И где это зимой их достают?..

— Ты слышишь? Мне здесь уже надоело. Даже похудел. На три кило.

— А на курортах мужчина и должен худеть, — невозмутимо сказал Редько. — Тут такие сестрички ходят!..

— Какие сестрички?! — с досадой сказал Володин. — Я уже от всех этих процедур... Мне, может, уже и не нужны никакие сестрички.

— Еще два-три дня, Серега. Осокин с морей вернется — тогда и выйдешь. Не подводить же командира!.. А пока мы с тобой все по науке делаем. Зря меня, что ли, в академии учили?

— А их разве не учили? — кивнул Володин на дверь.

— Ну, медицина — не математика. Это искусство, тут все по-разному бывает. А на нашей стороне еще и моральный фактор. Ты начальнику отделения жаловался, как я говорил?

— Ох, Иван, так нажалуешься, что с флота, чего доброго, погонят, — вздохнул Володин. — Из-за тебя мне теперь кишку глотать придется. А я не умею. В первый раз... Понимаешь?

— Что ты, в самом деле, слюни распустил? — с негодованием сказал Редько. — Он не умеет! А рожать в первый раз? Тоже никогда не приходилось, а... рожаем?!

Володин рассмеялся:

— Умеешь ты все-таки убеждать, Иван. Даже как будто полегче стало.

— А после разговора с врачом всегда должно быть легче. — Редько вспомнил, что привез Володину письмо, и полез в карман, хитро поглядывая на штурмана.