Анатолий Тоболяк - Попытка контакта

— Это я-то марионетка? — поразилась она.

— Еще нет, но не вздумай мне поддакивать. Мать отцу в юности поддакивала — и наподдакивалась.

— А ты не вздумай стать подкаблучником. Ненавижу!

— Не дождешься, — пообещал я.

Мы пошли молча и молчали странно долго, как никогда не бывало: минуты три или четыре. Длиннейшая получилась пауза, как в театре, когда кто-то забыл слова роли; но мы-то не играли и не чужой текст вспоминали, мы, оказывается, могли обойтись вообще без слов, одними мыслями, как телепаты.

Вдруг я остановился и громко сказал:

— Сегодня пойдешь ночевать ко мне домой… приказываю! Татьяна изменилась в лице.

— Ты что, Костя? Нет, я не смогу…

— Пойдешь, как миленькая! Я все матери расскажу. Да она и так чувствует, чувствует! Только признаться себе боится.

— Лучше подождем. Через месяц. Вытерпим как-нибудь.

— Нет, Танька, не хочу я терпеть и врать. Надоело!

— Мне жалко ее, знаешь… Она ведь тебя теряет. Она меня ненавидеть должна.

— Пусть только попробует! И ты только попробуй! Я вам тогда такую жизнь устрою — не возрадуетесь.

— Костя, я тебя боюсь, — сказала она отшагнув.

— Сам себя иногда боюсь, — пробормотал я. Вдруг накатила усталость и нога сильно заболела. — Пошли назад.

— Куда?

— В гостиницу. Отца утешать. Он существо беззащитное.

— Ты что, и сегодня поссорился с ним?

— Кто сказал?

— Я так подумала…

— Ну и зря. — Мы вышли из переулка на солнечную, многолюдную улицу. — У нас с отцом все в порядке. Все в норме, блин-компот. Уу, липовая нога, шагай! — злобно прикрикнул я.

— Болит?

— Болит, сволочь.

— Перестань ругаться!

— Не перестану.

— Давай сядем в такси, раз ты такой хромой. У меня есть деньги.

— Не сядем. Деньги беречь надо. Скоро пеленки надо будет покупать, распашонки, подгузники всякие… — бормотал я, шагая и гримасничая.

Татьяна не рассмеялась, наоборот, тревожно взглянула на меня и замолчала, опять надолго замолчала. Я тоже умолк и не мешал ей думать, лишь искоса бросал на нее взгляд, и всякий раз меня как огнем обжигало: неужели это моя без пяти минут жена идет рядом со мной?

Около перекрестка кто-то окликнул меня: «Константин!» Мы разом обернулись. По ту сторону дороги стояли красные «Жигули», а из них, приоткрыв дверку, махал рукой Вадим Павлович Любомиров.

— Кто это? — удивленно спросила Татьяна.

— Хахаль, — коротко ответил я.

Мы перешли дорогу. Я сразу заглянул в салон машины: не прячется ли там мать.

У Любомирова был серый, невзрачный вид, как у какого-нибудь изделия местной швейной фабрики. Ему бы работать секретным агентом с такой бесцветной внешностью: взгляд по нему скользит и не останавливается, разве только смотреть в упор.

— Куда идете? — спросил он, хмурясь и приглядываясь к Татьяне через очки. — Могу подвезти.

— Да нам недалеко, — миролюбиво ответил я.

— Все равно. Хромаешь ведь. Садитесь! — пригласил он, и я понял, что ему еще ничего не известно о моем ночном исчезновении.

— Садимся, — сказал я Татьяне. — До гостиницы «Центральная», шеф, — дал я направление Любомирову, когда мы забрались на заднее сиденье.

Он молча кивнул и бросил беглый взгляд в зеркальце: как, мол, мы там, прилично ли себя ведем? Само собой, я тут же обнял Татьяну за плечи, развалился вальяжно — пусть смотрит, пусть мотает на ус!

— Знаете, что отец приехал? — спросил я, едва мы тронулись с места.

Машину дернуло. Любомиров обернулся.

— Какой отец? — быстро спросил он.

— Ну какой! Мой, разумеется. Леонид Михайлович Ивакин. Ваш дружок закадычный. Явился — не запылился.

Опять машину дернуло, и опять он быстро обернулся.

— Когда? Зачем? — И голос у него был какой-то испуганный.

— Вчера прибыл. А зачем — ясно. На дочь поглядеть, на меня. Наверно, сильно соскучился, — охотно объяснил я. — В гостях у нас был. С матерью беседовал о смысле жизни. Она рада страшно, сама не своя.

— Вот как! Не знал, — сказал он и замолчал, застыл за рулем.

Мы свернули на улицу Зеленую, действительно зеленую, всю в тени тополей.

— А вы чего не радуетесь? — спросил я, немного погодя. — Вы же пуд соли вместе съели. Однокурсники как-никак. Я бы на вашем месте здорово обрадовался.

— Так ты к нему едешь?

— А то куда же!

— Так. Понятно. — Он тормознул неизвестно зачем и опять прибавил газу.

— В аварию не попадите, Вадим Павлович. Плохо ведете.

— Хорошо веду. Я всегда так вожу. Ну как он?

— Отец-то? Постарел, ох, постарел! Старикашка дряхлый, трясется весь.

— Как? Почему?

— Ну ясно почему. От неправильного образа жизни. Истаскался. Мотается по стране, как бродяга. Ни кола ни двора. Жуткое дело! Так и под забором недолго умереть.

— Это правда?

— Ну да! Помогли бы ему. Взяли бы его под свое начало на завод. У него все-таки диплом есть.

— А он что, хочет вернуться? — опять рванул Любомиров свою телегу и опять в его голосе (если только мне не почудилось) прозвучал испуг.

— По-моему, да. — Я крепче обнял Татьяну: помалкивай, мол.

А он поверил, Любомирчик, поверил ведь, клянусь! Поверил, что отец может вернуться на круги своя и, может быть, даже вообразил, что тот делает попытки примирения с матерью! И плечи у него вздернулись. И затылок, серый, прилизанный такой, напрягся. И руки крепче сжали баранку. И он поехал было на красный свет, но вовремя опомнился. И замолчал досамой гостиницы.

— Передай привет отцу, — сказал он, когда мы вылезали из машины. — Пусть позвонит, если захочет.

— А вы не зайдете?

— Нет. Спешу, к сожалению.

— Ну, ясно, спешите, к сожалению. Спасибо за подвоз, Вадим Павлович. Мать увидите, скажите, что я жив.

— Как понять?

— Так! Я ушел из дома. Теперь вам лафа. Пейте чай сколько угодно. Никто вам не помешает.

С этими словами, взяв Татьяну под руку, я поднялся по ступенькам, спиной ожидая его оклика. Но он не окликнул, может быть, так обрадовался моему сообщению об уходе из дома, что лишился дара речи?

Я думал, что они сидят в номере в том же составе: Лиля, Поля, отец. Но там была одна блондинка в полном одиночестве. Она устроилась в кресле, подвернув ноги, прикрывшись пледом, и спала так крепко, что не услышала, как мы постучали и вошли.

Во сне у нее было лицо маленькой девочки: нежно-розовое такое, с приоткрытым ртом — ну, ангелочек и только! И сон, наверно, видела херувимски безгрешный о какой-нибудь тучке небесной, вечной страннице (прошу прощения у классика!) или о лазоревых цветочках в райской куще… Татьяна попятилась, взглянув на меня: куда это ты, мол, меня затащил? Я ее успокоил:

— Все в порядке. Это моя будущая мачеха.

— Да ты что?.. Правда?.. — прошептала она, пораженная.

— Але! Спящие, проснитесь! — громко провозгласил я и хлопнул дверью.