Анатолий Тоболяк - Письма туда и обратно

В одиноком таежном зимовье я хотел бы оказаться с тобой, Наташа. Мы бы жарко натопили печь, наварили мяса, вскипятили чай. Никто не стучит в дверь, не звонит по телефону. Представляешь такую тишину и такую огромную волю! Так уже было у нас в горах, в палатке. Но тогда мы лишь узнавали друг друга, насыщались новизной ощущений и не ведали, признаться, во что они выльются в будущем.

А Камышан зря поехала в зимовье. Три факторских дня рядом с Чернышевым — сильное, конечно, потрясение, но его еще можно пережить, стиснув зубы. Надо сказать себе что-нибудь вроде: «Хватит! Хорошего понемножку. Остановись вовремя!» — и едва таежник снова появится, встать перед ним на пороге медпункта: «Не надо сюда, Саша. Возвращайся к Чирончину. Так будет лучше для тебя и для меня». Он уйдет, пусть разозлится, но уйдет, а потом и совсем улетит, а она со временем забудет об этом прекрасном эпизоде своей жизни… силы воли ей не занимать. Вот так! Единственный выход.

После зимовья (а их встреча растянулась на два дня, во время которых охотнику некогда проверять капканы) сделать это — ты понимаешь, Наташа? — уже трудно, почти невозможно. «С кровью вьелся», — скажет она мне о Чернышеве, и первая, кто поразится перемене, произошедшей с подругой, — это Галочка Терехова, нарядная и веселая пассажирка Аэрофлота.

«Ой, Тонька! Ты как сюда попала?» — закричит она в аэропорту окружного центра, кидаясь к Камышан.

«На семинар вызвали, будь они неладны. А ты? Домой?»

«Ну да, назад в нашу дыру! Ох, неохота лететь, ты бы только знала! Здесь хоть какая-то жизнь есть. Смотри, сапожки купила! Ничего?» — «Да, красивые», — скажет Камышан рассеянно, а Галочка вдруг удивится: «Что с тобой? Ты какая-то не такая». — «Ерунда. Обычная я». — «Нет, Тоня, я же вижу. У тебя глаза блестят и вообще вся сияешь. С чего бы это?» — «Премию обещали за то, что никого не залечила до смерти», — грубовато отшутится Камышан.

Между тем в жилой половине почтовой избушки Кербо появилась новая книжная полка. «Ну как, Люба? Сойдет? Литературы у тебя негусто, прямо скажем. Я скажу в управлении, чтобы прислали. Обязаны, черт возьми, снабжать книгами отдаленные точки, а они манкируют. Что такое манкируют? Ну, пренебрегают, значит. Книги в такой глуши спасение. Без них можно свихнуться, а фильмы теперь будут нечасто, Егор — лентяй известный. Послушай, тебе сколько лет? Восемнадцать? А почему ты сутулишься, как старушка? У тебя же отличная фигура. И глаза вечно грустные… ты что, больна? Нет? Ну тогда улыбнись на пробу. Отлично получается, сразу похорошела! Я не шучу, ты симпатичная девчонка, если не куксишься. Ну что ты шарахаешься от меня, как от зверюги? Всего-навсего обнял за плечи, чудачка. Больше не буду. Извини. Не знал, что ты такая пугливая».

И так далее. Напор живой речи, деятельных движений, открытых улыбок. Причем заметь, делается это все, в общем-то, без задней мысли. Просто энергия бьет в нем ключом, и любой человек, даже желчный, многодумный резонер Гридасов, интересен и любопытен ему как представитель бесчисленного человечества…

Ну уж с кем проще простого найти общий язык, так это с нарядной — пыжиковая шапка, оленья дошка, унты, вышитые бисером, — и светлолицей незнакомкой, которая выпрыгивает из открытой дверки АН-2 с «дипломатом» в руке и магазинной коробкой под мышкой. «С ума сойти! Это что за явление! Девушка, здравствуйте. С приездом! Могу поспорить, что вы москвичка». — «А вот и ошиблись: совсем не москвичка, а омичка, и вообще, я живу здесь. А вы кто такой? Откуда взялись? У нас на фактории такие не водятся. Значит, приезжий. Интересно, что вы здесь делаете?» — «Вас встречаю, разве не видите? Специально прибыл из тайги к этому рейсу. Давайте „дипломат“. Неважно, что нетяжелый! Все равно приятно помочь. Заодно узнаю, где вы живете и напрошусь в гости. Я ведь бездомный, можно сказать. Правда, имею ключ от медпункта, но это ведь не дом, а заведение, есть разница, верно? А у вас, наверно, отличные хоромы, вы наверняка привезли бутылку сухого вина и не знаете, с кем ее распить за благополучное возвращение, угадал?» — «Почти. Только у меня не хоромы, а комнатка при интернате. По коридору бегают дети, вопят и постоянно стучатся. Но лучше скажите, как у вас оказался ключ от медпункта? Тоня отдала?» — «Нет, выкрал». — «Отдала, значит. Так, так! Странно, странно! Что бы это значило, интересно знать?» — «Все очень просто. Я тяжелобольной. Тоня меня лечит, но вот улетела, бросила на произвол судьбы. Как вас зовут? Меня, кстати, зовут Сашей». — «А меня, кстати, зовут Галей. Но, может быть, вы все-таки дадите мне умыться после дороги и привести себя в порядок?» — «Отлично! Я тоже приведу себя в порядок. Какая комната в интернате?» — «Крайняя справа, угловая. Но можно ли тяжелобольному ходить в гости?» — «Даже необходимо, Галя. Через час буду, ждите».

Не стоит удивляться, Наташа, такому скоропалительному знакомству. Чернышев и Терехова — родственные души, угадавшие друг друга с первого взгляда. Новая форма общения — обмен биотоками. При этом не требуется, в сущности, словесного материала. Слова — дань старомодной условности тех времен, когда мужчина должен был затрачивать умственные усилия, чтобы добиться расположения прекрасного пола. Атавизм в некотором роде. Сегодня без него можно обойтись, как без удаленного аппендикса.

Чернышев это понимает, и Галочка Терехова чувствует с внутренней дрожью роковое сочетание биополей. Какой парень! Это тебе не хамюга Леха Максимов, не тщедушный ухажер ветеринар Костя Пальчиков, не быдловатый пилот Вася, который только и знает, что гоготать да лапать руками. Умница, по всему видно! А какая бородка шелковистая! Такой может заколебать!

Обалдеть можно, какая девчонка! Урожденная кафе «Столичного», что на улице Горького! Типичная пожирательница пирожных с орехами, запиваемых коктейлями через соломинку. Заядлая курильщица. Белозубая болтунья с маленьким ротиком и быстрыми, смелыми глазами. Повезло, ничего не скажешь! Подарок судьбы. Наверно, погибает от тоски в этой глухомани. Да еще бутылка рислинга — полный кайф, как говорится.

«За что выпьем, Галя?» — спрашивает он, присаживаясь на подлокотник кресла, в котором она уютно устроилась, подвернув ноги.

«Ну, за знакомство, наверно», — смеется родственное биополе.

Ох уж эти дети! Маленькие, широколицые, бесцеремонные — то и дело стучат в закрытую дверь и со смехом убегают. Вопят в коридоре, устраивают возню, невозможно спокойно поговорить. «Иногда, знаешь, до того доводят, что так бы и отлупила!» — «И что, лупишь?» — «Нет, что ты, нельзя! Да и вообще я их люблю. Они хорошие… когда спят». — «А скоро заснут?» — «Скоро. Через полчаса. Не обращай на них внимания, рассказывай, мне страшно интересно. Я ведь в Москве всего один раз была, да и то проездом и с мамой. А с мамой не разгуляешься! Она у меня жутко строгая, тоже учительница, между прочим». — «Все мамы строгие. Со всеми мамами не разгуляешься. А вот вдвоем мы бы разгулялись, небу стало бы жарко!» — «Да-а, представляю…». — «Нет, Галя, не представляешь! Приезжие видят Москву через магазины и вокзалы. А Москва, если ее знать, это целая вселенная!».