Иван Елегечев - В русском лесу

Стахей сказал:

— Пусть вешают те, у кого кисеты дырявые, а нам от лозов ничего не надо.

— Ха-ха, — подтвердил Лукьян.

Вот Гнилая речка перед ними, не широкая вроде, под снегом, как переедешь на ту сторону, еще день пути — и большое обское село Коломины Гривы, а там народ собрался на ярмонку, мехов ждет, выгоды ждет, почета и денег, и они ждут того же. Скорей на ярмонку!

Скорей на ярмонку — а как? — Гнилая речка загородила дорогу, лед на ней всегда тонкий, а сверху снежком припорошен — поедешь, просядет лед, утонешь. Можно и дальним кружным путем, — но ведь ярмонка!

Стахей говорит:

— Поезжай первый, а я погляжу. Как очутишься на той стороне, и я по твоему следу.

— Нет, страшно, — заупрямился приказчик, — ты хозяин, тебе и первому ехать.

Стали Стахей с Лукьяном спорить, перепираться, с кулаками друг на друга наскакивать: один говорит: ты поезжай, другой: нет, ты! — кедровки слетелись на шум, над ними смеются, лисицы из кустов тявкают, дразнит, белки в гнездах хихикают.

И водяные черти про спор их услышали. Услышали и решили заманить их в ловушку: хватит-де, попировали, пусть покипят в смоле на том свете.

Вылетели черти из пихтача на тройке с шаркунцами и в человеческом облике в кошевке через Гнилую речку с песнями и гармошками маханули.

Скрылась тройка. А на снегу через речку санный след остался. Крепкий лед — тройку с четырьмя мужиками удержал, а сани-то с пушниной и подавно сдержит. Стахей первый направил на лед свою подводу. Конь всхрапывает от страха, Стахей уже на середине оглянулся: приказчик Лукьян все еще с подводой на берегу, ждет, что получится.

— А ну, двигай за мной следом! — приказал Стахей. — Не поедешь, прогоню из приказчиков.

Нечего делать, съехал с берега на лед Лукьян. Страшно ему, крикнул на лошадь, помчался, догнал хозяина.

И тут началось: черное под ногами коней полыхнуло, лед разломанный зазвенел, зашумела взбурлившаяся вода. Отчаянно закричал Стахей, отчаянно закричал приказчик, отчаянно заржали кони. Были люди на реке, были воза, были кони — ничего не стало, пусто, лишь колеблется взломанный лед да лопаются пузыри. А из пихтача слышится смех: черти животы надрывают.

Вышел из урмана на берег Гнилой речки Материковый Мужик, покачал головой, сплюнул и ушел обратно.

Появилась у речки Масси Пая, высунулась голая из гущины, крикнула:

— Не уважили!..

Кедр качался на ветру и грозно шумел и скрипел раздвоившейся вершиной...

Как лебеди белые, плывут по Оби теплоходы, в ту и другую стороны идут, людей везут. А большие буксиры баржи толкают с лесом, досками. Много лодок туда-сюда снуют, быстрые, как щуки. Сегодня здесь, завтра там — как по-щучьему велению, чудо-лодка может забросить тебя по речкам в любой таежный угол, хоть к черту на кулички. Обновилась Обь. Не верится даже, не так давно все иначе в Сибири было. Послушайте!..

У купца Флегонта на стрежевом лове коловщиком робил молодой цыган Юрко. Было ему двадцать, силы хоть отбавляй, один коловщиком стоял, невод удерживал, когда неводили рыбу. А длина стрежевого невода — семьсот метров.

На том же стрежпеске работала засольщицей цыганка Аганя, красавица. Пела — заслушаешься, плясать выйдет, всякого подмывает вслед за ней на круг выскочить. Юрко и Аганя любили друг друга, и зимой после неводьбы, на мясоед, хотели пожениться.

Флегонт же богач, был сластолюбец, напьется вина, сделается на морду красным, взглядом по бабам-работницам блудит, глазами грех вершит, распаляется.

Раз он велит своим подручным подпевалам: заманили бы они за песчаный бугор Аганю да растянули бы на земле, а он за кустами будет дожидаться. Да чтобы тихо было, без ржанья.

— Сделаем, сказали подручные подпевалы, — нам эвто ниче, ха-ха, не стоит, только ты нас, великатный купец, не обдели.

— Не обделю, — сказал Флегонт. — За красный товар плачу дорого.

Исполнил задуманное Флегонт, и с того началось. Аганя от позора в омут головой — искали, не нашли. А Юрко на Флегонта с ножиком...

Поставили Юрко пред очи судьи неправедного, и тот одним махом присудил ему каторгу, пять лет обских галер, — и тотчас надели на Юрко кандалы, а на плечи натянули лямку. И поплелся он по берегу вместе с другими страдальцами.

Долог путь бурлака-галерника. Начинается на восходе, кончается поздним вечером, когда, как повсюду в северных странах, сходится с зарей заря. Заря с зарей сойдется, уснет на час-другой галерник на песке под звездным дождем. А лишь высунется из-за леса солнышко, с каюка дерет горло приказчик:

— Эй, шантрапа, вставай, время!

Идет по берегу супротив течения таежной речки Юрко, а комарья да мошек — не продохнуть! Облепили со всех сторон, жалят, кровь пьют. От комариного яда глазки-щелки, лицо — маска, все тело горит, будто крапивой настегали.

Яр — вдоль яра плывет купеческий каюк, Юрко на греблях сидит, веслом угребает. Опухло лицо, не лицо — луна. В ушах звон, в сердце гнев ключом бьется: где правда? Убийца на свободе ходит, справедливый Юрко кормит своей кровью комаров!

Выше, выше по речке купеческий каюк. Что ни верста, то новые преграды, их надо одолевать. Залом — топором руби, перекат — на руках каюк перетаскивай. Исчезла речка, под землю ушла, лодку надо тащить волоком. Тяжела каторга!

Пол-лета волокутся в вершину галерники, иные, обессилев, упадут, не встанут. Мертвым вечно спать, живым дальше плестись, увязая в тине по колена, волоча за собой каюк.

Приволокутся в вершину реки галерники, перетаскивают в лабазы купеческое добро: водку да бисер, сукно да медные бляшки, крупу да муку — и пойдут обратно. И с привезенным добром до зимы останется вооруженный огненным боем смелый приказчик. Придет ярмарочное время, понаедут остяки-таежники — начнется обмен и обман: дюжина крупинок-бисеринок — соболь, медная бляшка — выдра, бутылке сивухи цены нету, мешка пушнины мало. Но до купеческих барышей Юрко дела нету: тащит он на Оби с товарищами баржу. Бросят якорь повыше, в песок, сами вернутся на баржу, ворот крутят, канат натягивают, баржа медленно вверх против течения идет.

Редко бывает — пофартит бурлакам: попутный подует ветер, тогда распускают парус, и ветер несет баржу.

Однажды солнышко пекло, ветер дул — шли под парусом. Бурлаки сидели на палубе, отдыхали. И Юрко вместе со всеми отдыхал. Вдруг кто-то закричал:

— Смотрите, утопленник!

Все бросились к борту. Река подбила к барже что-то безобразное, раздутое, вонючее, обернутое в красные лоскутья. «Аганя! — мелькнуло в голове Юрко. — Кофта-то красная ее!..»

Юрко закрыл глаза. Бурлаки закричали:

— Пихай, отпихивай падаль, нам она не нужна! Отпихнули.

Юрко сидел на палубе с закрытыми глазами, думал: «Бурлачу, голод и холод и комаров кормлю, а все равно живу. Живу — это лучше, чем падалью заделаться!..»