Борис Павлов - Айгирская легенда

Что еще рассказать про Екатерину Павловну? Зуев показывает на шторы. Видишь, вышивки? Повнимательней разгляди. Ну что, нравится? Тонкая работа? То-то. Ее работа! А ты погляди на ее руки. Не поверишь, что это она наузорила.

Почему ж не поверить? Цветы из палисадника перешли на шторы.

У Зуева все есть: стиральная машина, цветной телевизор, пианино. Всякая дорогая посуда в полированном буфете. Ковры. Чем еще удивить? Какие еще бы иметь «ценные» вещи? Машина легковая? Нет машины. И не надо. И без нее забот под завязку.

Придет с работы и сразу начинает по хозяйству крутиться. Все приделает, и за книги, за журналы, за газеты. Или садится сам сочинять.

Пришел однажды к нему: картошку чистит. Зуеву хоть на работе, хоть дома не надо говорить — то-то сделай, туда-то сходи. Сам все видит. Как был в детстве глазастым (возможно, от необходимости в скитальческой жизни все «узреть» вовремя), так и сейчас цепкий до любого дела. Ага, Катя за хлебом сходила, суп сварила, а на второе? Ага, сейчас картошку нажарит. К тому же любит Алексей жарить картошку с салом, что с ладонь толщиной, с луком, с яйцами. Щедро всего накладет, много яиц набьет, жареха что надо получается. Сковорода-то большая, разгуляться можно.

Чистит Зуев картошку, а возле ног котенок черненький вьется. Мурлычет, ходит вокруг, мяукает и снова мурлычет. Есть, наверно, просит. Но Зуев почему-то не замечает его. Котенок свое требует. Не отходит от ног. Зуев рассердился на котенка. Взял половник, зачерпнул супу и налил в блюдце, что стояло возле печки. Котенок еще громче замурлыкал, обрадовался, видать, но к блюдцу не подошел. Лишь посмотрел на него мимоходом, и тут же снова закрутился вокруг хозяина.

— С мясом суп! — закричал на него Зуев, смеясь. — Соскучился. Просит, чтоб погладили… Котенок и тот любит ласку, чуть погладь — и ручной… Так и человек. Не так что ли? Тянется человек к доброму слову, разве не ясно? А люди, о которых пишу, что, думаешь, не радуются? Кому не приятно про себя прочитать? Это только вид делают, что безразличны, Зуев пишет, мол, все пишет, болтает, мол, много. А если проедусь по недостаткам, делу польза?

— Польза, Алексей.

— Профессор, конечно, в чем-то прав. Мы все должны быть экономистами, все — поголовно!.. Согласен?

— Согласен, Алексей Степанович!

— Тогда и материально-техническое снабжение не будет куролесить, и планирование обмозгуется, правильно? А с бракоделов по-другому спросят, строго спросят, с карандашом в руках спросят! Все убытки до копейки подсчитают! Натуфтили, дорогие товарищи, угробили государственные денежки — платите, субчики-голубчики, из своего кармана! Верно? Вот недавно про Кирова прочитал…

И рассказывает, как однажды, Сергей Миронович Киров поднял то ли гвоздь, то ли кирпич и спросил рабочих: почему мимо проходите? Это ведь народное добро!

Зуев спрашивает:

— А на самом деле, почему мимо проходили? Почему и сейчас проходим мимо? Лень нагнуться? А почему — лень? Но не только лень… Вот тут у профессора, по-моему, накладочка вышла. Можно сказать, главного не учел. Того, что деньги портят некоторых людей… Выход? Надо за совесть зацепить поглубже. И требовательность повысить. Ко всем. Поголовно!

Зуев раскипятился. И чтобы успокоиться, взял на руки орущего во всю мочь котенка. Стал гладить его. Тот успокоился, мягко заурчал, словно в сон погрузился. Даже глаза зажмурил. Зуев поглядел на него, усмехнулся:

— Думаешь, у меня есть время с тобой заниматься?.. Ишь ты, пригрелся. И мяса не надо! Чудной. Поглядел бы на тебя профессор!..

Однажды зашел к Зуеву. Он веселый. Смотрит на меня загадочно. Потом говорит:

— Все-таки два раза я ради денег писал…

Я догадался: разыграть хочет. По его детско-лукавой улыбке вижу. Говорю: очень интересно — расскажи.

— Этому никто не верит. И ты тоже скажешь, сочиняет Зуев, а это правда.

Стал рассказывать, делая паузы и не переставая смеяться.

Говорит, что в первый раз… шесть тысяч заработал, в другой — двадцать две! Что, не веришь? Загнул слишком, да? На вот почитай, в газете об этом даже написали. Протягивает пожелтевший листок, сложенный вдвое: «Трудовая жизнь». Для меня, значит, специально приготовил.

Читаю: «…Алексей взмахнул еще раз костыльным молотком и опустился на насыпь. Сил больше не было. Пить! Холодная вода текла за майку, а он все пил, пил и пил… Утром болели поясница, руки. Ныли кровавые мозоли на ладонях. На доске нормировщика Алексей отыскал свою фамилию и в графе «заработок» увидел цифру — «один рубль». Невесело усмехнулся.

— Что, брат, не густо? — пробасил над ухом приятель. И издеваясь, продолжал: — От такой работенки не будешь богат, а будешь горбат. Плюнь, Леха, на эти пути-дорожки, махнем туда, где ждет нас жар-птица… Можешь мне верить. Не поверил Алексей. Остался…»

Я смотрю на Зуева — разыграл все-таки, хитер однако! А он смеется и говорит:

— Ты дальше, дальше читай! Там, где я уже на ноги встал, вот тут…

Читаю: «Как-то задержали рабочим выплату премиальных. Сумма приличная, шесть тысяч рублей. Год тянулась непростительная волокита. Алексей берется за перо. Ушло письмо в «Омскую правду». Вскоре премию выплатили, виновных наказали.

— Спасибо тебе, рабкор, — сказали Алексею товарищи, — по мог!»

Зуев смотрит на меня и смеется. Но уже иначе, не по-детски. Понял ли я чего-нибудь или нет? Губы — в улыбке, а глаза — остры.

Ну, а дальше?

Рассказал, что второй раз «выколотил» премию двадцать две тысячи. За работу в Ульяновской области. Перед тем, как приехать сюда, сдали они участок Майна-Инза в постоянную эксплуатацию. Приняли. За ввод объекта что полагается? Полагается что-нибудь? Полагается премия. Всем. Но премию зажали! Железно! Почему? Да потому что поезд план не выполнял, перерасходы всякие хвостом тянулись. Поезд в Карламан переехал. А вопрос в воздухе висел. Висел-висел, да и рассеялся. А если разобраться, кто виноват? Прежний начальник? Да, отчасти и он. Ибо слишком «добрым» был. Ослабил требовательность. Хотел быть для всех хорошим. Пустил дела в поезде на самотек. А это и есть равнодушие и пассивность. Вот в чем «гвоздь» и «загвоздках, короче — истина. А те, которые честно вкалывали, — виноваты? Надо было разобраться. Но никто разбираться не хотел. К одному обратился Зуев, к другому. Давай, мол, Лешка, попробуй, мы не против. Другие безразличием окатили: проживем и без премии, все равно, мол, нет ее, правды-то… А Зуев в ответ: врешь, есть правда! Только тебе никто ее на блюдечке не принесет! «Ух, не могу терпеть равнодушных!» — в ходе рассказа своего гневается Зуев. И продолжает: не успокоился, обратился к тем, кто повыше рангом. Задумались. Говорят, можно было бы поднять вопрос, основания для этого есть, но дело-то прошлое, с документацией будет волокита, с банком, да еще как на это в главке посмотрят. Не стоит, наверно, прошлое ворошить. А иначе только врагов наживешь! Зуев все понял. И не согласился. Он ведь не для себя старается, для всего коллектива. Видит — живет в людях обида. С ней, обидой, и на работу ходят. Кто забыл, ладно. А кого-то и посверливает она, мешает работать. Не так, что ли? Значит, надо снять эту обиду. Вредна она для производства и человека. Вообще для жизни вредна! Вместо обиды радость надо вложить. Человеческая психология тонкая штука. Понимать надо.