Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

Это обещаю: вернусь в Томск, и через два дня у тебя будет абсолютно надежный человек. Степан Дичко. Мужик сильный, катать вал может хоть круглые сутки, привык. А наборщик из него неважный. Грамота невелика.

Наборщик приедет превосходный, — сказал Лебедев. — Скорее присылай своего Дичко. Пока начнем с ним работу вдвоем.

Крамольников уехал, и точно через два дня к Лебедеву явился Степан Дичко. Свой приход он ознаменовал тем, что, потянув дверь, заложенную па крючок, выдрал крючок из косяка, как говорится, с мясом. А когда Мотя его попрекнула, Дичко удивился:

Та я ж думал, что это морозом дверь прихватило! — И на его крупном, немного рябом лице отразилось такое искреннее и глубокое сознание своей вины, что Моте не ругать, а утешать пришлось гостя.

При отменно большом росте, казалось, ему бы иметь и крепкий бас, но говорил Дичко мягким певучим тенорком, иногда сдваивая шипящие согласные.

А ччерть его знает, страхом прижметь, так спрячу, — сказал Степан, зажимая в кулак свой мясистый нос, когда, Лебедев спросил, сумеет ли он, если это понадобится, быстро убрать в тайник всю «технику», хватит ли сил у него.

Ты разве трусливый, Дичко?

А-а! Да кто же из людей не трусливый бывает? Ноги дрожжать у меня, а головы-то я не теряю.

На следующий же день Лебедев вместе с ним выпустил изобиловавшую опечатками и перевернутыми буквами первую свою прокламацию. Что поделаешь, ни тот ни другой по-настоящему набирать не умели, хотя до седьмого пота добросовестно бились над набором всю ночь. А выпустить листовку хотелось быстрее.

А тот первопечатник, Иван Федоров, печатал совсем не лучше нас, — заявил Дичко, восхищенно расправляя на широкой ладони еще мокрый оттиск прокламации.

Дичко прописался в полиции как человек без определенных занятий. Соседи знали, что он ждет жену свою Перепетую. А пока сам ходил на базар, покупал себе квашеную капусту, головизну и сам варил щи. У соседей Степан брал молоко, жаловался:

Баба моя, ччерть бы ее побрал, такая жжадюга. В дом к себе, боже спаси, не пригласит человека и сама не пойдет ни к кому. Нелюдимка. От жженился так жже-нился я!

Так зачем же ты женился на ней, Дичко?

О! Из себя-то Перепетуя ладная, красивая, а потом—.семечками она торговала. Думал, капитал с ней наживу.

Ну и что же?

А ччерть ее, знает, можеть, и есть у ней капитал. Мне-то она его не показывает. Наверно, есть. Сама теперь па базар не ходит, бабу от себя нанимает. А по дому на грязных работах я у нее. О, как жженился я!

Соседи посмеивались над простоватостью мужика и ожидали, когда пожалует грозная жена Степана.

Январь до самого конца простоял морозный и метельный. А февраль с первого же дня порадовал всех солнышком и на пригревах, под крышами, даже светлыми и хрупкими ледяными сосульками — первыми предвестницами весны.

Вот видите, Алексей Антонович, народная поговорка оправдывается: «Февраль — бокогрей», — радостно говорил Иван Герасимович, привешивая к подоконникам бутылки и опуская в их горлышки закрученные жгутом полоски марли, чтобы туда стекала натаивающая с окон вода. — По календарю до весны еще далеко, а ее посыльные уже высланы. «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы. Она нас выслала вперед…» Смотрите, Алексей Антонович, какие великолепные ручьи!

Иван Герасимович, но ведь поэт писал не об этих ручьях, которые текут у нас с окон и портят стены.

Нет, нет, Алексей Антонович, — возразил старик, пряча хитрую усмешку в своих пушистых усах. — Никак нет, у поэта прямо сказано: «…она нас выслала вперед во все концы». Следовательно, и на окна нашей больницы.

Обманщик ваш февраль, Иван Герасимович. Да еще в Сибири, у отрогов Саян. Здесь апрель и то не всегда весну с собой приносит. Да уж если вспоминать поговорки, так о марте что говорят: «Захочу — корове рог сворочу!»

Пусхъ себе сворачивает. А все же начало весны, Алексей Антонович, уже заложено в этом ласковом солнышке, в этих первых капельках и ручейках. Вы знаете, что в феврале у глухарей брови начинают краснеть?

Я не охотник.

Для этого pi не нужно быть охотником, достаточно быть натуралистом, любить природу. Прошу вас, подберите несколько синонимов к слову. «весна».

Пожалуйста: конец зимы, май, цветы, Юнона…

Никуда не годится! Вот вам синонимы весны: радость, счастье, молодость, любовь, жизнь.

Ну, это уже слишком свободно, Иван Герасимович!

Отлично! Прибавим еще и свободу. Разве свобода не весна человечества?

Мечтатель вы мой! — и Алексей Антонович от души обнял задорно улыбающегося старика.

Оттепель продолжалась целый месяц, и двадцать восьмого числа к вечеру начало опять примораживать. С севера потянул пронзительный, обжигающий ветер — хиуз. Он посбрасывал с крыш тонкие рубчатые сосульки, разбил их и усыпал тротуар острой ледяной крупой.

Помните, что я вам говорил, Иван Герасимович, насчет марта? — с торжеством спрашивал фельдшера Алексей Антонович. — Какой теперь синоним к нему, кроме «зимы», вы подберете?

Весна продолжается!

В этот вечер Мирвольский ушел из больницы домой несколько раньше обычного. Двадцать восьмое февраля — день рождения Анюты. Ольга Петровна испекла именинный пирог. Так она делала все эти годы и все эти годы двадцать восьмое февраля у них в доме было днем и праздничным и немного грустным. Ольга Петровна заказывала в церкви молебен «о плавающих и путешествующих». Алексей Антонович отправлял Анюте поздравительные телеграммы (если знал ее постоянно меняющийся адрес). В этом году, грустя, он ей послал открытку в Александровский централ. Алексей Антонович не был уверен, там ли еще находится Анюта и получит ли она его поздравление — вестей от нее давно не было, — но все же открытку послал.

Дома, впуская сына в прихожую, Ольга Петровна остановила его:

Алеша, мы совершенно забыли купить сегодня к обеду кагор, вино, которое так любит наша именинница. Пока ты еще не разделся, сходи, пожалуйста, к Могамбетову.

Нет, мама, я не забыл, я не покупал умышленно. Этот день рождения Анюты особенно грустный? Пить вино за ее здоровье, когда сама она сидит в тюрьме, просто кощунственно. Помнится, я даже говорил тебе об этом.

Да, Алеша, но теперь я думаю, что мы были неправы. Анюта так любит веселье.

Оттого, что мы будем пить вино, Анюте не станет веселее.

Кто знает, может быть, и она развеселится.

Суеверие? — Они оба любили попрекать друг друга этим словом. Ни тот, ни другая всерьез в приметы не верили, по все же…

Нет, нет, Алешенька, сегодня я в особенности далека от всякой мистики. Сходи к Могамбетову, голубчик.

Хорошо, я сделаю, как ты говоришь, мама.

Вернулся с покупкой он очень быстро, его подгонял все усиливающийся морозец, а оделся с утра Алексеи Антонович не по сезону легко. Растирая перчатками уши, покрасневшие на резком ветру, он раздевался в прихожей. Ольга Петровна из кухни торопила сына: