Владимир Рублев - Семья

— А вот Астанин пусть сбегает. Все равно ему делать нечего.

Сказал, вероятно, безо всякой дурной мысли, но словно что-то резануло по сердцу Валентина.

«Ну ее к черту, такую работу, — подумал Валентин и медленно пошел от здания редакции по улице. — Надо что-то решать, надо, надо...»

Слепит снег глаза, ползут за воротник холодные водяные струйки, но Валентин уже не обращает на это внимания, он все идет и идет по улицам, впервые в жизни решая такой запутанный вопрос.

К концу рабочего дня он все же пришел в редакцию, вспомнив о заседании литературной группы. Но в комнате, где намечалось заседание, был один Бурнаков. Увидев Валентина, он вскочил, поздоровался и с оттенком иронии заговорил о тружениках свободной профессии, о жизненном призвании и еще о чем-то, хотя видел, что Астанин слушает его невнимательно.

— Валентин! Что с тобой? — удивился он. — Я тебе говорю, что пора уже нам, шахтинцам, в полный голос заговорить, в альманахах печататься, в толстых журналах. Чтобы узнавали нас и... признавали.

«Ого, да ты, оказывается, к славе неравнодушен», — глянул Валентин на Бурнакова, а вслух сказал:

— Я человек еще новый для города, мне можно, пожалуй, не торопиться... Поближе шахтеров надо узнать, присмотреться к ним...

— Присмотреться? — Бурнаков вскочил. — К чему же присматриваться? Вы ж талант! А для таланта не важны частности, важно уловить что-то общее в людях, а еще важнее — суметь выразить это общее, опоэтизировать его. Нет, нет, в вас я уверен, вы человек способный... Кстати, дайте-ка мне еще раз почитать вашу тетрадь со стихами. Я отмечу лучшие, которые можно рекомендовать в альманах.

Тетрадь была во внутреннем кармане пальто. Когда Валентин извлекал ее из кармана, маленькая четырехугольная бумажка мелькнула в воздухе, выпав из тетради, и упала на пол к ногам Бурнакова. Валентин вдруг вспомнил, что это, и торопливо бросился за фото, но Борис Владимирович опередил его.

— Ого, симпатичная девушка... — вцепился он взглядом в фото Зины. — Кто это? Знакомая?.

— Сестра товарища, — нахмурился Валентин, пытаясь забрать фото, но Бурнаков отвел свою руку.

— Здешняя или из армии? — поинтересовался он. Валентин промолчал, чувствуя его тонкий намек, дескать, мне-то ясно, что это за «сестра».

— Что ж, — порывисто вздохнул Борис Владимирович, все еще держа перед собой маленькое, фото. — Вдохновить поэта сия барышня не сможет, красавица не из выдающихся, а так... время пронести можно неплохо... Одобряю ваш вкус.

— Оставьте, пожалуйста, глупости, — вспыхнул Валентин, с открытой неприязнью глядя на Бориса Владимировича. — Это только сестра моего армейского товарища.

— Согласен, согласен... — отмахнулся Бурнаков. — Я уже не об этом хочу сказать... — Он сел на краешек дивана, торопливо закурил и, наблюдая, как поплыла к потолку папиросная дымка, задумчиво заговорил:

— Я частенько размышляю, почему наш брат, поэты и писатели, так легко уязвимы женской красотой. С содроганьем сердца следим мы за женской фигурой, пленившей нас чем-то этаким необычным, но, отойдя с десяток шагов, снова не в силах сдержать своего восторга уже при виде другой женщины. Может, нам, людям творчества, более других понятна и близка вечная тайна женской красоты, ее магическая сила. Да, да, и это...

— И это — лишь немногим,-особенно избранным... — колко вставил Валентин. — Вместо того, чтобы найти в жизни настоящее дело и отдаться ему полностью, эти «избранные» распыляют свои силы, прожигают, если можно так выразиться, жизнь в эротических восторгах. А что в этом хорошего?

Борис Владимирович улыбнулся.

— Вы, оказывается, не любите откровенничать... Ну, со мной-то можно быть открытым, я человека с одного взгляда понимаю.

— Собственно, вы что имеете в виду? — вспыхнул Валентин.

Вошел редактор, сверкнув стеклами очков, отразивших свет электрической лампочки.

— Знаете, товарищи, литгруппу придется перенести. Никто не пришел. А-а, это вы, Астанин. Пойдемте-ка ко мне, есть для вас интересное задание. Пойдемте, пойдемте.

Борис Владимирович остался в комнате один, все еще разглядывая временами фотографию Зины. Потом почему-то кисло усмехнулся, сунул фотографию в карман и быстро вышел на улицу.

— Пора вам очерками заняться, — сказал Алексей Ильич Колесов, давая Валентину задание. — Для начала побывайте на передовой шахте, посмотрите, как там организуют работу, а потом и о других судить сможете.

Колесов подошел к этажерке с книгами, достал журнал «Уголь» и протянул его Валентину.

— С горным комбайном не знакомы? Вот здесь о нем есть. Посмотрите, чтобы потом не было сногсшибательных сенсаций.

Задание Валентин принял неохотно: он начал чувствовать странный холодок ко всему, что связывало его с газетой, к заказам сотрудников на организацию статей, информации и даже к простому листку бумаги, на котором писал для газеты.

Шагая сейчас по обочине дороги, Валентин думал, что неплохо бы написать очерк о главном инженере шахты Клубенцове. Его он немного знал, с другими же пришлось бы порядочно повозиться.

А кругом было столько света и жизни, что на них нельзя было не откликнуться. Близкое, в полнеба, солнце плавилось в весенних лужах; дорога и канавы, покрытые водой, сверкали до рези в глазах; теплый ветер овевал лицо свежим запахом прелой земли и талой воды; и столько было величественно-нового, не познанного ранее, в бурном, ни на минуту не замирающем шуме трудовой жизни заводов, шахт с их гудками и грохотом, что Валентин восхищенно остановился, оглядываясь вокруг.

Сзади послышался гудок автомашины. Валентин не успел перескочить через канаву, как мутно-зеленая «Победа» пронеслась совсем рядом, обдав его брызгами грязной воды и сладковато-горьким запахом бензина. Все же он успел заметить сидящего рядом с шофером седого, моложавого мужчину. Это был дядя Галины, главный инженер шахты — Иван Павлович Клубенцов.

«Хорошее начало очерка, — усмехнулся Валентин, вытирая грязь на брюках, — совсем, как у Желтянова в его штампованных корреспонденциях: «...с главным инженером мы познакомились...» Вот и познакомились. Забросал грязью и даже не остановился, не сказал: «Садись, подвезу!»

С Иваном Павловичем Валентин познакомился на том небольшом семейном торжестве, где было официально объявлено о женитьбе Валентина и Галины. Из приглашенных были лишь Клубенцовы; пили мало, восторженных речей не произносили, а просто пожелали молодоженам прожить счастливо до седин, спели несколько украинских песен, до которых Иван Павлович был страстный охотник, потанцевали и еще до часу ночи разошлись. Иван Павлович не понравился в тот вечер Валентину: в разговорах сухость какая-то, обращается все больше к сестре, Нине Павловне, а с Валентином перекинулся лишь парой общих фраз.