Анатолий Калинин - Лунные ночи

В приемной секретаря обкома было многолюдно. На стульях у стен и на большом коричневом диване секретари других райкомов ожидали очереди на прием к Семенову. «Не успеет принять», — бегло оглядев приемную, приуныл Еремин. Но помощник Семенова успокоил его:

— Обещал всех принять, ждите.

И верно, секретари райкомов задерживались за дверью кабинета не больше десяти — двадцати минут. Видимо, Семенов хотел если и не вполне подробно, но все же поговорить с каждым. Еремину пришлось ждать немногим больше часа.

Общее хорошее представление о Семенове, которое составил себе Еремин издали и главным образом по докладу, вблизи не рассеялось. Еще не старое, с твердыми чертами лицо, светлые, немного навыкате глаза. С людьми он обращался просто, и это впечатление простоты усиливалось тем, как он был одет: в обычные, не очень хорошо разглаженные брюки и в широкую куртку с четырьмя большими накладными карманами.

— Так вот какой молодец. Неверова свергнул! — смеясь, сказал он, встречая Еремина посредине комнаты, на полпути между столом и дверью.

— Его, товарищ Семенов, партконференция свергла, — сконфуженно пробормотал Еремин.

— Знаю. Матерого зубра подвалили, а?! — Невысокого роста, он снизу вверх вглядывался в лицо Еремина прощупывающими глазами. — Ничего, мы его в областную партшколу послали, подучим… Садись. Молод, молод… — Еремин не сразу мог понять, с сожалением он это говорит или в одобрение. Должно быть, в одобрение, потому что он тут же заверил: — Ничего, не робей! Поддержим. Если что нужно, обращайся прямо ко мне.

В своем кабинете он оставался таким же живым и горячим, как и на трибуне. Еремин подумал, что молодость души, очевидно, была основной чертой этого человека. Правда, он был, пожалуй, не по летам шумлив, но и это, конечно, объяснялось все той же отзывчивостью его натуры, неравнодушием к ненормальностям жизни.

— Рассказывай, рассказывай, что у тебя, — указал он Еремину на кресло. И сам сел в другое такое же кресло, стоявшее напротив.

Еремин готовился к подробному разговору с секретарем обкома, но, оглянувшись на дверь и вспомнив, что там, в приемной, сидит много других людей, у которых, конечно, тоже есть что сказать, решил лишь коротко напомнить о том, что сейчас, при составлении планов на очередной сельскохозяйственный год, могло помочь делу.

— Подожди, — остановил его Семенов. — Ты человек хотя и молодой, но достаточно зрелый. Есть вещи, которые с кондачка не решают. Ты поднимаешь важный вопрос — о системе планирования, а хочешь изложить все это в двух словах.

— Я, Федор Лукич, сейчас хотел только сказать о самом принципе планирования. По-моему, есть опасность повторения ошибок прошлых лет…

— Так не годится, — укоризненно сказал Семенов. — Что значит о самом принципе? Опять в общем и целом? Это не постановка. Здесь нужны выкладки, цифры. И в панику, как известно, бросаться вредно. Если и есть такая опасность, мы здесь не слепые. Учитываем. Выбери время, изложи все это подробно в докладной и пришли. Со всеми цифрами и фактами.

— Я раньше уже писал, Федор Лукич.

— То, что было раньше, не будем вспоминать. Только пиши прямо на мое имя. Видишь вот, сколько их?! — Семенов положил ладонь на пухлую стопку бумаг и папок, лежавших на углу стола. — Свежие. И в каждой надо разобраться по существу, всем помочь. У нас теперь ни одна бумага не задерживается. Прочитаем и тут же принимаем конкретные меры. Пиши, разберемся, — твердо заверил он Еремина. — Еще что у тебя?

— Я бы просил, чтобы при распределении тракторов нашу заявку учли. Нечем поднимать плантаж под виноградники.

— Сколько?

— Мы просим пока о четырех.

— Дадим. — Семенов взял карандаш, записал на листке календаря. — Только смотри не привыкай с первых же шагов к иждивенчеству.

— Это, Федор Лукич, самое необходимое.

— Еще что есть? — Семенов бросил взгляд на дверь.

— До сих пор нам никак не заменят директора Тереховской МТС, о котором и вы говорили в своем докладе.

— Ас этим — в областное управление сельского хозяйства. Мы хоть и руководим ими, но подменять, как ты сам знаешь, нельзя. Нехорошо.

— Они давно уже обещают.

— Надо проявить настойчивость. Какой же ты будешь секретарь райкома, если не сумеешь заставить, чтобы с тобой считались! Все у тебя? — И он неожиданно протянул Еремину руку — Действуй.

Еремин пошел уже к двери, когда Семенов остановил его.

— Между прочим, мне передали из областного управления сельского хозяйства, что ты что-то там замудрил, — он сделал жест у головы, — с осенним севом. Тянешь со сроками.

— Если, Федор Лукич, посеять сейчас, в сухую землю, все равно не взойдет. А если и взойдет, то тут же зачахнет. Только зря семена и горючее переведем. Не говоря уж о затрате труда… Сеять в такую сушь — вопреки всякой агротехнике.

— Это, Еремин, какая-то новая агротехника, — грубовато-насмешливо сказал Семенов. — В это время мы всегда по области сев заканчивали.

— Эта осень, Федор Лукич, необычная. Старики говорят, пятьдесят лет такой не было.

— Вот-вот, ты их больше слушай, они тебе и еще что-нибудь наговорят. А еще агроном! Ты читал, что северные районы уже отрапортовали?

— Там же прошли дожди.

— Вот что, Еремин, ты секретарь молодой, — строго и снисходительно сказал Семенов. — Я тебе уже сказал: что нужно — проси, проявляй инициативу. Поддержим. Но план есть план. С меня оттуда, — он кивнул на телефон, — взыскивают, с тебя буду взыскивать я. Инициативу проявляй, но только без, — он опять сделал жест, — экспериментов. Государственная дисциплина прежде всего.

Из области Еремин возвращался вместе с товарищем, секретарем соседнего райкома Брагиным. Они учились вместе в одном Персиановском институте, женились на подругах и, когда обоих выдвинули на партийную работу, по счастливому совпадению оказались в соседних районах. Правда, Брагина выдвинули из агрономов МТС секретарем райкома на год раньше Еремина. Живя по соседству, они ревниво следили за работой друг друга.

Еремин пересел в машину к Брагину, и время незаметно бежало в воспоминаниях о годах, совместно проведенных в институте, и в восклицаниях о том, кто с их курса и из их группы где. Кто сейчас был в Сибири, кто на Кубани, кто в Заволжье. Брагин был большой весельчак, любил шутку и, вспоминая о ком-нибудь из общих знакомых, обязательно находил такую деталь, после которой они долго смеялись. Если бы дорога была и в пять раз длиннее, они все равно бы обо всем не переговорили.

Но когда стали приближаться к дому, оба примолкли и начали смотреть из окошек машины на поля, убегавшие в дымчатом свете луны назад по обеим сторонам дороги. Потянулись поля района, в котором работал Брагин.

— Это уже мои, — хозяином повел он рукой из открытого окна машины.