Николай Воронов - Юность в Железнодольске

Таиться он больше не хотел. Перекинулся на спину. По тому, что Тамара вздрогнула, а мужчина по-жонглерски быстро убрал ладонь с ее плеча, Вячеслав понял, что они услыхали шум травы. Когда они повернулись, он уже вскочил на колени. Вскинутое над собой ружье держал за шейку ложи.

— Славик! — испуганно воскликнула Тамара.

Он молчал, не улыбался, толкнул вверх двустволку, чтоб указательный палец очутился подле спусковых крючков.

Она еще пуще испугалась. Но продолжала изображать восторг:

— Как с неба ты!

— Из рая на лету выпрыгнул!

— Почему на лету?

— Земля-то летит с атмосферой. Дышать там нечем. Дай, думаю, посмотрю, как Томаха в деревне помогает убирать урожай.

— Горло заболело, была температура.

— Температуру, конечно, согнали?

— Норсульфазол меня спасает. Повезло, что у Григория Михайлыча оказался. Познакомься с Григорием Михайловичем. Декан нашего факультета. Кандидат педагогических паук. Читает педагогику и психологию.

Вячеслав оставался на коленях в той же подозрительной позе со вскинутым ружьем. Знакомиться он не хотел. Зато Григорий Михайлович, хотя Тамара и не представила ему Вячеслава, изъявил желание познакомиться. Правая рука Вячеслава была занята, а левую он ему не протянул.

— Левой здороваюсь с друзьями.

— Я вам не друг и не недруг.

— Самый, может, злостный недруг.

— Я докажу, что это не так.

Неожиданно для себя Вячеслав оказался на ногах. И поднял его на ноги Григорий Михайлович: подхватил под мышки и поднял рывком.

— Недруга бы держал на коленях, — торжественно сказал Григорий Михайлович.

Декан, декан, а спортивен, да и силач: хоп — и поднял. И недурен собой. В черных волосах сизые пряди, лицо мулатски-коричневое, ямку на подбородке словно сверлом вдавили. А смотрит, как охмуритель!

— Работать, значит, горло болит, а прогуливаться — здорова?

— Ваш, Тамара, товарищ-то — морализатор.

— Хотя бы.

— Не по возрасту и не по положению.

— Особенно не по...по...ложению. На вас можно межконтинентальные ракеты возить, а вы прогуливаетесь. Совесть...

— Молодой человек, что бы вы понимали в совести!

— Пожилые крестьяне убирают куузику, ваши студентки убирают...

— У меня был обширный инфаркт.

— Работать нельзя, а пить можно?

— Пить?!

— Пить коньяк.

— Имеете доказательства?

— Славик, умоляю! Григорий Михайлович — наш руководитель.

— В Целиноградской области я раскидывал кучи пшеницы, чтобы не сгорели, с доктором технических наук. Интеллигенция там вкалывала — будь здоров!

— Интеллигенция не обязана заниматься не своим трудом.

— Ага, интеллигенция не обязана?! Раз вы — мозг, измени́те положение.

— Изменишь... В колхозе имеется картофелекопалка. Пользоваться не хотят: половину, дескать, засыпает во время падения с решетки.

— Дайте прекрасную машину.

— Дайте, дайте... Брюзга, Тамара, ваш товарищ. И вдобавок к сказанному — пусть будет ему стыдно — демагог.

— Господин декан, уходите. Сегодня я не ручаюсь за себя.

— Совесть — смешно. Ревнивец вы, молодой человек. Совесть была в кодексе дуэли: соперники вооружены. У вас ружье, я безоружен. И вы же на высотах совести, гражданской и прочей.

Сам о том не ведая, Вячеслав держал двустволку в таком положении, которое спасало его от преступления. Держи он ее дулами вперед, при сегодняшней своей испсихованности саданул бы, наверно, в упор по декану, как стрелял в детстве из пистоночного автомата.

Оскорбления, будто он брюзга и демагог, приготовили кисть правой руки к повороту сверху вниз, а кисть левой к тому, чтобы она подхватила стволы. Все это не удалось бы предотвратить, кабы не слова о кодексе дуэли.

Вячеслав воспринял от своего отца горестно-чуткое отношение к человеческой беззащитности. В последние годы он не однажды страдал из-за беззащитности других людей, а также из-за собственной беззащитности. Это и сработало в нем неуловимо и прочно. Не то чтобы он разумом понял, что в ы с т у п а л в роли неуязвимо сильного человека. Кроме того, что в нем проявили себя самопроизвольно достоинство, честь, справедливость, он еще ощутил и неловкость ситуации, а когда декан укорил его «кодексом дуэли», почувствовал, что прискорбно виновен в ясной своей правоте, потому что вооружен.

Декан не был труслив, никому не давал спуска, когда уязвлялся, и если отступал, то с уверенностью, что победа на его стороне. Щеголеватой развальцей он прошел к бояркам, набрал горсть ягод, поворотясь, сказал с издевательской занудливостью:

— Вас, молодой человек, клеймили благородством, коль вы позволяете мне перед расстрелом полакомиться боярышником.

Картинность была в облике Григория Михайловича: лиловая куртка, горчично-желтая водолазка, мулатская коричнева лица и сизые пряди гривастой шевелюры.

«Любит нарываться», — подумал Вячеслав не без уважения.

— Чем вас расстреливать: бекасинником, утятницей, глухариной картечью?

— Славик, неужели не надоело вздорить? Григорий Михайлович старше тебя. Знаешь, как его уважают в институте! Ни с того ни с сего — раздор.

— Я предпочел бы медвежью пулю.

— Жакана у меня нет.

Мальчишкой Вячеслав ездил с Леонидом на тетеревиную охоту. Леонид отыскал поляну, где прошлой весной токовали тетерева. Поправили скрад, залегли в нем перед рассветом. Из той охоты Вячеслав вынес впечатление, что петухи балдеют в поединках из-за самок, а самки тупо глазеют на битвы тетеревов, на их поражения, на их внезапную гибель.

Едва Тамара, невозмутимо присутствовавшая, по крайней мере с виду, при том, как Вячеслав зубатился с деканом, стала увещевать его, он вспомнил созерцающих тетерок, и его забрала такая досада, что он выругался и побежал на дорогу.

Тамара постояла, виновато глядя на Григория Михайловича, приложила ладони к сердцу, потом перевернула их и легонько двинула, словно оставила вместо себя нежность и еще что-то дорогое, что не выразить жестом.

Вячеслав скоро сбавил шаг. Побрел по траве-мураве проселка, нервно перхая.

Тамара догнала его, вкрадчиво примкнула к боку, зацепилась пальчиками за плечо, стала нашептывать, что нельзя же быть вечно злопамятным и нельзя раздувать в себе подозрительность. Возможно, она привлекательна для Григория Михайловича не только как студентка, но и как женщина, однако культура не позволит ему волочиться за ней, а она совершенно безразлична к нему.

Перепады настроения, которые он воспринимал как температурные, привели Вячеслава в состояние, определяющееся словом п е р е г о р е л. После купания в реке он о х о л о н у л, но крутого душевного спада не испытал. А теперь ему, охваченному безразличием, мнилось, что его душевные силы скачались до нуля. Надо было бы отстраниться от Тамары, а он позволяет ей притираться к себе, и она уже не пальчиками за плечо уцепилась — обхватила талию, и твердая ее грудь жжет спину под лопаткой, будто каленый металлический шар.