Владимир Дягилев - Весенний снег

Предположения его оправдались. Секретарша профессора сообщила:

- Они как раз оформляются.

- А можно поговорить с профессором? Я врач... Из тех мест, откуда этот мальчик. Я, если хотите, виновник...

Дверь открылась. Показался Крылов.

- Леночка, все заявки на аппаратуру. И список принятых из числа непринимаемых...-Заметив Владимира Васильевича, он осекся.-Вы что хотели?

- Я к вам... Я врач...

- Я, видите ли, занят.

- Извините, но как раз принимают моего больного... мальчика Прозорова.

- Так вы оттуда? - несколько смягчившись, спросил Крылов.

- Да, из Медвежьего. Я первым его смотрел, еще в начале прошлого года.

Крылов жестом пригласил Владимира Васильевича в кабинет. Он был раздражен, но не мог отказать врачу с периферии. Сам выбившись "из низов", как он упорно рекомендовался, Крылов питал некоторую слабость к коллегам с отдаленных точек, зная, как- им нелегко живется и непросто работается и как они нуждаются в совете и поддержке старших товарищей. А раздражение его было следствием недавнего телефонного разговора с главным врачом. Доцент Рязанов все-таки еще раз позвонил и высказал решительное недовольство по поводу приема этого мальчика с тетрадой Фалло.

- Ладно,-в сердцах произнес Крылов,-если у тебя или у твоих родственников, не дай бог, появится такой несчастный ребенок, класть не буду, - и бросил трубку.

Сейчас он досадовал на себя и за свою резкость и за весь этот разговор.

- Прибавили вы нам забот, - произнес Крылов, когда они уселись друг против друга.

Он минуту помедлил, проверяя, как отреагирует молодой коллега па его слова, и, видя, что тот понял их правильно, не обиделся, заговорил откровенно:

- Вы, наверное, знаете, что он лежал в клинике Горбачевского? Месяц лежал. Они, видите ли, не берутся за операцию. Они, видите ли, умпые. Ему не терпелось отвести душу. А перед ним был человек, разговор с которым ни к чему не обязывал, то есть именно тот, с кем и можно поговорить открыто.-Столько проблем!

Тысяча неизвестных. А у нас даже атравматических игл пет. В Швеции покупаем. Дрожим за каждую, как за собственный глаз. - Он стал потирать подушечки пальцев, будто они замерзли или устали от работы.-А проблемы... Проблемы наши нужно решать всем человечеством, всей международной наукой, потому что они касаются здоровья всех людей... - Он уже разрядился, улыбнулся глазами.-А вы в какой области спецчализи- руетесь? Почему здесь? Давно ли работаете?

Владимир Васильевич и в самом деле был несколько озадачен откровенностью профессора и не знал, как вести себя, но последние вопросы подбодрили его, вывели из состояния растерянности. Он все объяснил и снова повторил, что первым заподозрил у мальчика врожденный порок и потому интересуется его судьбой.

- Значит, вы терапевт,-с некоторым разочарованием в голосе сказал Крылов.-Хорошо, что вы заподозрили врожденный порок, хорошо, что направили куда надо, но, увы, никакими лекарствами порока не исправишь, особенно тетраду Фалло. Ведь при этих пороках кровь почти не поступает в легочную артерию, а значит, не обогащается кислородом, а венозная, наоборот, идет прямо в аорту, вот отчего они, детишки эти, такие синие. Хотя что я вам рассказываю, - спохватился он.-Вы же врач, хотя и терапевт, и в заболеваниях сердца должны разбираться. Хотя, думаю, столько, сколько я, пороков не видели.

- Да, - признался Владимир Васильевич. - Наш профессор специализировался на желудочной хирургии, на почках...

- Первое время, помню, мне снились страшные сны,-продолжал Крылов.-Да что во сне... Заходишь в палату, а они темно-синие, губы и ногти почти черные.

Не смеются, не играют. Задыхаются. Смотришь, такой малыш сидит на корточках и встать боится. А еще помню девчушку. Стоит перед зеркалом и губы сметаной мажет, чтобы они были "как у всех".

Из приемной донесся голос секретарши. Она опять повторяла: "Занят. Очень важно". Крылов хотел было взять трубку, но раздумал, решил закончить беседу.

- А подобные .операции наблюдали? Как-нибудь приходите. Это, видите ли, сложнейшее дело. При тетраде Фалло требуется не только открыть сердце, но выключить его из кровообращения и остановить. А тут без соответствующей аппаратуры ничего не сделаешь. Ну и без людей, конечно, которые умеют владеть ею. А их даже по штату нет. Пока что не предусмотрено...

Снова послышался голос секретарши. Крылов снял трубку, произнес резко:

- Подождите минуту. - И встал быстро, давая понять, что разговор приходится заканчивать.-Так заходите, - повторил он.- И вот еще. Совет старого доктора. Всегда думайте о человеке, прежде всего о больном, а потом уже о себе и обо всем прочем.

- Да, да, конечно,-поспешно заверил Владимир Васильевич, довольный откровенной беседой и приветливостью знаменитого профессора, о строгости, сухости и странностях которого ходит столько всяких россказней.

Первая неделя пролетела как один день. Тяжкий день. Вера Михайловна так выматывалась, что и ночевала в клинике, предупредив стариков заранее, чтоб не беспокоились. Никогда раньше она и не думала, что работа нянечки такая суетливая, беспокойная, важная, та-- кая "ножная" работа. Весь день на ногах. Только присядешь-"няня, судно!", "няня, приберите в десятой", "няня, помогите, пожалуйста". Быть может, потому, что она все делала безропотно и на каждый зов бросалась немедля, ей и не давали покоя. Конечно, Вере Михайловне могли бы сделать скидку, дать палату полегче, с ходячими, или взять на полставки. Но она сама этого не захотела. Сама сказала старшей сестре: "Только я хочу как все. И... пожалуйста, никому, что я учительница".

Не в ее характере было искать легких путей, снисходительности, чьей-то опеки. Она и учительницей работала безотказно, не "считаясь со временем.

"Да и как это?-рассуждала она.-Больной человек просит, а я "подождите". Он же беспомощный. Особенно если после операции или ребенок, как мой Сереженька".

Впрочем, сына она видела сейчас меньше, чем тогда, когда не работала в клинике. Точнее сказать, видела чаще, но была с ним меньше. Даже но вечерам, после работы, уединится с ним в облюбованном местечке, за телевизором, а ее позовут: "Там, в девятой, уже минут десять звонят". Теперь все знали, что она нянечка, вот и обращались к ней. И Вера Михайловна спешила в девятую. А то сама зайдет к Сереже в третью, а у его соседа Ванечки крошки на простынке-гостинец ел прямо в постели.

- Ну-ка, встань на минуту. Я стряхну.

Ванечка вроде спешил, принимал серьезный вид, но делал все медленно и осторожно. Вера Михайловна терпеливо ждала, понимая, что эта медлительность у Ванечки от болезни, а не от нежелания и щадящие движения его тоже выработаны болезнью.

Теперь она чувствовала себя хозяйкой в отделении, в какой-то мере ответственной за этих людей, взрослых и детей, мужчин и женщин, во всяком случае за их покой и удобство, за их быт и настроение,