Александр Золототрубов - Тревожные галсы

— Давно ушла?

— С неделю... — Сестра помедлила, потом добавила: — Кажется, она уехала к матери в Архангельск.

Потом оказалось, что это не так. Никуда Юля не уезжала — она перешла работать в санчасть к катерникам.

При встрече ему захотелось сказать что-то заветное и доброе, но он не нашел нужных слов, а обнял ее, стал жадно целовать. Она шептала:

— Ох и глупенький ты, ох и глупенький...

Утром, когда уходил на корабль, она спросила:

— Ты придешь?

— Приду. И скоро приду...

Но Савчук пришел не скоро — в походе лодка наскочила на вражескую мину. Ей разворотило корму. Раненых моряков, в том числе и Савчука, доставили в госпиталь. Он долго не приходил в сознание, многие дни находился на грани смерти. Но молодой организм не сдался. А потом — операция. Перед этим написал Юле, чтобы приехала, но письмо вернулось обратно — Юля куда-то уехала. Затерялась... В Полярный он вернулся через два года. Узнал, что Юля в городе, и, записав ее адрес, поспешил к ней. Он не шел, а бежал к Юле. У него было такое чувство, словно он навсегда потерял ее. Было уже темно, и он часто спотыкался, пробираясь лощиной, густо заросшей можжевельником. На сопке замаячил беленький домик. В окнах горел свет.

У дома он встретил знакомую медсестру, которая работала вместе с Юлей.

— Боже, откуда ты? — воскликнула она, удивленная этой неожиданной встречей.

— С того света, — улыбнулся Савчук.

— К Юле?

— Ага.

— Как же так?.. Ведь она... она вышла замуж...

У Савчука обожгло сердце.

— Ей сказали, что твоя лодка погибла...

«Нет, я не пойду к ней, — кипело у него в груди. — Я не пойду...»

И все же, когда лодка вернулась с моря, Савчук решил зайти к Юле, чтобы объясниться. Это был тяжкий для него день. Юля встретила его холодно, сказала:

— Я уже все знаю... — Она перевела дыхание. — Поздно, Женя... У меня есть муж.

— Ты даже успела родить детей! — вырвалось у него.

Побледнев, она тихо сказала:

— Дочь... дочь — это твоя, а сын его. А теперь — уходи. Мужа я не брошу. Ты сам виноват, мог бы и раньше найти меня. И Кате — ни слова, чтоб не знала она, что ты ее отец...

...Да, это было давно, очень давно. Савчук закрыл глаза. Теперь ему вспомнилась прошлогодняя встреча с Катей. Она щурит глаза от солнца. «А правда, что у человека жизнь может сгореть в сердце, хотя он и живой?» — спрашивает Катя. Он ласково трогает ее за косы. «Может быть такое. Только почему ты об этом подумала?» Она грустно вздохнула: «У моей подруги отец погиб в море, так она все плачет и говорит, что жизнь в ее сердце угасла...» Он сказал, что жить ее подружке надо ради погибшего отца...

Савчук открыл глаза.

«Катя обидится, если не приду, — подумал он сейчас. — Я должен быть у нее на дне рождения».

Савчук надел пальто и сошел на берег. Море серебрилось в свете луны, оно дремало, утомившись от непрерывных штормов.

Журавлевы жили неподалеку от берега, и Савчук уже через несколько минут поднимался на третий этаж. Дверь квартиры была приоткрыта, и он отчетливо услышал голос Журавлева:

— Катенька, и не вздумай идти на причал. Евгений Антонович отдыхает. Я очень просил прийти его, но он не мог.

Дверь закрылась, и Савчук, постояв с минуту в нерешительности, начал спускаться по лестнице. «Нет, не надо сегодня. Не пойду...»

Он спустился к берегу. Всегда в шуме моря ему чудились людские голоса, и один из них, так глубоко запавший в душу, — голос командира лодки Василия Грачева. Вот тут, совсем недалеко, где стоит сейчас «Бодрый», швартовалась его лодка... Савчуку вспомнился сентябрьский вечер 1941 года, когда на рейд Полярного вошла подводная лодка капитан-лейтенанта Уткина и произвела орудийный выстрел. Стоявшие рядом с адмиралом Головко заметили, как тот нахмурился. Грачев шепнул Савчуку: «Ну и задаст им сейчас командующий». Но вот лодка ошвартовалась у пирса. Уткин и командир дивизиона Магомед Гаджиев, принимавший участие в походе, доложили командующему, что в море потоплен фашистский транспорт водоизмещением в шесть тысяч тонн. В честь этой победы произведен салют из пушки холостым снарядом. Командующий горячо поздравил подводников с боевым успехом и сказал, что повод для салюта был действительно подходящий. С тех пор такие выстрелы на рейде Полярного стали традиционными.

В очередном походе лодка Грачева уничтожила два транспорта, и, когда вошла в Екатерининскую гавань, из ее пушки прозвучало два выстрела. На пирсе адмирал Головко тепло обнял Грачева:

— Ну, что ж, вижу почерк подводного аса.

А ночью лодка снова ставила мины...

...Наутро Катя сама пришла на причал. Она стояла к кораблю спиной, но Савчук сразу узнал ее.

— Катюша... — прошептал он.

Вдруг показалось, что все кругом замерло. Нет ветра, нет морского прибоя — кругом тихо, как в штиль...

— Добрый вечер, Катюша... Ты уж не смейся, растерялся твой старичок. Не думал я, что придешь.

Савчук заметил, как она сжала губы, но тут же улыбнулась.

— Хотела повидать вас. Вы, верно, скоро уедете?

— Что же в Москву не приезжала? — спросил Савчук. — Мы очень тебя ждали.

На лице девушки вспыхнул румянец.

— У Семы была...

— Сема?.. Кто это? — насторожился Савчук.

— Штурман. Плавает тут, на Севере. Собираюсь замуж, а мама советует не спешить. А как вы?

— Я?

— Ну да, вы.

Девушка медленно зашагала вдоль берега и Савчук пошел рядом с ней.

Он не знал, что сказать ей, и, чтобы не тревожить себя раздумьями, ответил:

— Не советчик я, Катюша...

Однако девушка настаивала:

— Ну, а будь вы мне отцом, что сказали бы?

Савчук замедлил шаг. Сердце заныло, и Евгений Антонович до боли закусил губу.

— Вы не торопитесь, подумайте, я подожду, — сказала Катя, заметив, как он весь напрягся.

Савчук взял себя в руки:

— Если любишь, то выходи замуж. — Он сделал паузу. — А мать... Мать права по-своему. Ей кажется, что ты еще ребенок, ей жаль отпускать тебя... Я желаю тебе счастья, Катюша.

Они поднялись в гору, откуда открывался вид на море. Уже вечерело. Небо прояснилось, заходящее солнце подожгло края туч, и они окрасились в багряный цвет. Волны с шумом набрасывались на камни. Казалось, что это шумит не море, а огромный сосновый бор. Катя предложила посидеть здесь.

— Ты не озябла?

— Что вы...

— А я к вам по делу. — Она открыла черную сумочку и достала оттуда пожелтевший от времени листок. — Письмо принесла вам, только, чур, по секрету. Маме о нем — ни слова: я ведь стащила у нее. Старое письмо...

Савчук взял листок. Первые же строки бросили его в жар:

«Жека, милый!

Я в отчаянии. Ты оставил меня не одну. Куда мне теперь? У меня был выход, как и у каждой женщины, но я не пошла на это...

У меня на глазах слезы, и я не могу больше... Ты прости, Жека, что я такая слабенькая. Мне казалось, что ты живешь только мною. Но ты даже не пришел проститься, когда уходил в море. Долго я ждала тебя, плакала по ночам: где ты, что с тобой? А время бежало. Тогда я пошла в штаб, и мне сказали, что ваша лодка не вернулась в базу. У меня померкло в глазах, и не знаю, как хватило сил добраться домой. Наплакавшись, легла спать. Но так и не уснула до рассвета. Ты стоял перед глазами. Кажется, что сидел в моей комнате.