Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

— А-а, товарищ Егоров, здравствуйте! — громко приветствовал его Георгий.

— Мое вам почтение! — Он шагнул внутрь вагона и учтиво приподнял кепочку-маломерку. — Что-то рано вы нынче, по распутице, заглянули к нам, в наш тобольский скит.

— Дела.

— Дела, дела... А я собрался в отпуск, еще за прошлый год.

Егоров явно был на взводе и рассуждал охотно, беспричинно улыбаясь и все поглядывая на Метелеву.

— С вами ваша жена будет, товарищ начальник?

— Жена, — не задумываясь, ответил Георгий и сказал, обращаясь к Павле, которая заметно вспыхнула: — Это и есть тот самый буровой мастер-кудесник, Зиновий Никанорович Егоров.

— Собственной персоной! — Он галантно поклонился ей, снова приподняв над головой свою кепочку-маломерку.

— Помнишь, я рассказывал твоему отцу? Ты еще хотела написать о нем в газету.

— Только ради бога не пишите, не сто́ю, нет, не сто́ю такой почести...

Павла с любопытством смотрела на него. Великан великаном, борода толстовская, пышная, вразлет, ладони как лопаты, а светло-серые глаза по-детски совестливые. Зиновий Никанорович пытался скрыть свою неловкость за напускной иронией, но у него не получалось.

— Что же мы стоим? Да не обращайте внимания на сей иконостас! В этой обители живет одна молодежь, молодежи все простительно. Зайдем ко мне. Я вас накормлю с дороги отличными карасиками.

— Где ловили-то? — спросил Георгий.

— В мутной воде, понятное дело. В светлой нынче они не водятся.

Он привел их в соседний вагончик, где тоже висело на стенах несколько женских фотографий, но то были свои, семейные, — жена с ребятами, взрослые дочери, старуха мать... Затаенной тоской по дому повеяло от них на Павлу.

Вечером Каменицкий собрал всю партию. Докладывал начальник партии Николаев, недавний выпускник Уральского горного института. Потом выступали мастера, рабочие. Каменицкий никого не прерывал и никого не понуждал вопросами. Сидел в углу за столиком и лишь изредка кое-что записывал в блокнот. А Павла писала, не отрываясь, как стенографистка: где она еще услышит такие вещи, кроме этого с к и т а. Ее присутствие, конечно, стесняло всех — разговор выходил не до конца откровенным, но и сказанного было вполне достаточно для проблемного очерка о неустроенном житье-бытье геологов-разведчиков. Мысленно она уже поделила их на группы: к романтикам отнесла всю молодежь и Зиновия Никаноровича Егорова; вторую, меньшую, группу составляли те работяги, которые приехали сюда ради денег и которых Георгий обычно называл золотоискателями; и наконец, двое или трое принадлежали, наверное, к людям, выбитым из колеи, может быть, к бывшим заключенным.

Георгий был скуп на обещания, однако все же посулил добавить техники и получше наладить снабжение продуктами, особенно мясом.

— А кино? — спросил кто-то из молодых.

— Будет раз в неделю.

— И на том спасибо...

— Но разгильдяйству надо положить конец. За самовольный невыход на работу придется увольнять, пусть и не хватает у нас рабочих рук. Ведь до чего дошло? Превратили День геолога в престольный праздник на целую неделю! Кто ошибся адресом, может подать заявление хоть сегодня. Держать никого не станем...

Под конец он сказал уже помягче:

— Трудно вам, знаю. Труднее, чем в других партиях. Вот завершите разведку новой залежи, и мы вас, всех отметим как героев. Крупно отметим. Щедро. За новую залежь вы вполне заслуживаете премии, товарищи. Договорились?

— Ладно.

— Чего там!

— Подналяжем!..

Романтики были возбуждены, золотоискатели тоже повеселели, и только выбитые из колеи отнеслись сдержанно и к этим словам главного геолога управления.

Когда все разошлись, Николаев устроил гостей на ночлег в своей палатке, где стояли две кровати, сам же перебрался к Зиновию Егорову.

Полевой стан долго не затихал. Дольше всех доносился приглушенный говор из вагончика, в котором находилась молодежь, но потом и т р е т ь я к о в к а угомонилась. А Павла никак не могла уснуть, переворачивалась с боку на бок. Георгий спросил ее:

— Понравился тебе Зиновий Никанорович?

— Хорош. Таким я его и представляла.

— Жаль, что пьет мужик.

И тогда она поделилась своими впечатлениями о золотоискателях, о в ы б и т ы х и з к о л е и.

— Глаз у тебя профессиональный, — Заметил Георгий. — Как ты верно разгадала их.

— Так они видны сразу.

— Ну, не скажи. Помню, у Нас на Таймыре в одной из партий неплохо играл заученную роль работяги бывший власовец. Там же мне довелось лицом к лицу столкнуться с другим типом, которого я считал не больше, чем сбежавшим алиментщиком. Как-то заблудились мы с ним по пути из Талнаха в Норильск. Метет черная пурга, свету не видать. Он мне и говорит: «Не боишься, начальничек? Я же могу запросто приколоть тебя сейчас». — «Но без меня ты наверняка уж пропадешь в тундре», — отвечаю ему как можно веселее. «Ну раз не боишься, то не трону», — сказал он. А у самого финский нож за голенищем валенка. К утру мой спутник, кажется, потерял всякую надежду на спасение. Нервы у него сдали, и он, как перед смертью, поведал мне всю страшную историю своих убийств и грабежей...

Павла долго молчала, ожидая окончания рассказа, пока не поняла, что Георгий уже спит. Он забылся буквально на полуслове, намаявшись за день за рулем.

А ей теперь и вовсе было не до сна. Случайное воспоминание Георгия о психологическом поединке с отпетым головорезом в таймырскую метель взбудоражило ее фантазию, и она рисовала себе одну дикую картину за другой. Ее ужаснула мысль, что она могла бы никогда больше не встретиться с Георгием.

Чтобы отвлечься, Павла заставила себя помечтать о будущем, которое иногда казалось ей почти рядом. Лишь бы хватило выдержки, лишь бы не заторопиться ему навстречу, потому что женское счастье, подобно степным огням, нередко обманывает своей мнимой досягаемостью.

Она забывалась на несколько минут и опять тревожно просыпалась. Увидев, что Георгий разметался во сне и сбросил одеяло, тихонько поднялась, чтобы укрыть. Но едва склонилась, он очнулся и притянул к себе так сильно, что она припала к его плечу. Он поцеловал ее в сухие губы и не отпускал, любуясь ее лицом в рассеянном мягком отсвете белого полотна палатки. Да разве уж утро? Павла знобко поежилась от зоревого холодка, и Георгий, ощутив, как торкнулась в плечо ее тугая грудка, совсем потерял самообладание.

— Боже мой, опомнитесь!.. — громким шепотом сказала Павла.

Но она сама не могла противиться ему: все погасло от короткого замыкания чувств — и воля и рассудок.

А потом, когда явь постепенно вернулась к ней, она поразилась грубому своеволию Георгия. Он же, как ни в чем не бывало, шутил и улыбался. Она встала, оделась и молча вышла из палатки.