Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

Западнее Орска Марат останавливался на каждом километре. В глубоком ущелье пенилась, бушевала неистовая река. Она со всего разгона бросала льдины на утесы: грязный, желтый лед звенел, крошился до стеклянной пыли. Даже прихотливые извивы русла не могли погасить сумасшедшей скорости реки. Здесь сама матушка-природа заранее подготовила хорошее местечко для плотины.

Наблюдая весеннюю схватку воды и камня, Марат думал о том, как уже полвека гидротехники проходят мимо Урала, силы которого недостаточны для солидной ГЭС. А проблема орошения степи все откладывается, быть может, потому, что один хороший год в этих местах покрывает два-три неурожайных. И считая, пересчитывая хлебной осенью целые сотни миллионов пудов зерна, экономисты словно забывают о «периодической таблице» засушливых лет. Но если щедро орошаются пустыни, не пора ли утолить жажду первоклассных черноземов?..

«Газик» то резко отворачивал на север, то снова выбирался поближе к берегу. Марат уже видел со стороны, из окна вагона, эти Губерлинские горы, однако сейчас, когда Урал затопил окрестные низины, монолитная гряда показалась ему сродни Жигулям на Волге: тот же высокий правый берег, почти такой же длины цепочка гор.

Вот и район будущего гидроузла. Площадь затопления всего сто двадцать квадратных километров, а водохранилище получится глубоким. И в нижнем бьефе Урал станет внушительным, особо в летние критические месяцы, когда появится возможность подкреплять его за счет тех силенок, которые весной он тратит понапрасну. Вдобавок к этому Уралу не будет ежегодно уносить в море до трех миллионов тонн питательных веществ с заливаемых земель, что, по расчетам, эквивалентно двадцати миллионам тонн искусственных удобрений. Так можно убить двух зайцев, если умно зарегулировать сток Урала в среднем течении: и поля немного напоить, и драгоценный гумус уберечь.

Осмотрев берега в районе намечаемой Губерлинской плотины, Марат остался доволен тем, как удачно выбраны именно эти «Уральские Жигули». Недаром сам академик Жук посчитал такой выбор оптимальным. Выходит, напрасно он, Марат, в разговоре с Ходоковским на Тоболе упрекал Гидропроект в отсутствии идеи в его схеме комплексного использования водных ресурсов Урала. Идея-то есть, правда, не очень смелая, к тому же не учитывающая дальней перспективы, когда на помощь Уралу придут сибирские реки. Впрочем, не одно еще копье будет сломано в жарких стычках в проектных институтах.

Уже вечерело, и Марат завернул в первую же станицу, чтобы где-то переночевать. Хотел заехать в правление местного колхоза, да раздумал: у них сейчас самая горячая пора подготовки к севу, зачем беспокоить людей по разным пустякам. Он нерешительно постучал в окно ветхой пятистенки, что стояла на отшибе, над глинистым яром. Авось повезет.

Скрипучую калитку открыл совсем дряхлый хозяин, под стать дому, лет восьмидесяти, не меньше. Старик был в кавалерийских шароварах с лампасами неопределенного цвета и в форменном картузе с лопнувшим козырьком, давно потерявшим былой глянец.

— Что тебе? — спросил он довольно бодро, не по возрасту.

— Нельзя ли, папаша, у вас приютиться на ночь?

Старик окинул нежданного гостя настороженным взглядом.

— Кто послал?

— Никто не посылал, я здесь у вас никого не знаю.

— Тогда заезжай.

— Спасибо.

— Не радуйся, угощать нечем.

— А мне ничего не надо, у меня все есть.

Хозяин распахнул замшелые тесовые ворота, которые каким-то чудом еще держались на ржавых петлях.

Марат поставил «газик» под дырявой, как решето, поветью, взял свой походный чемоданчик и вошел в дом. В горнице с провисшим потолком — даже толстая матица прогнулась — было полнейшее запустение: на лавках разбросано всякое старье, на громоздком, массивном столе, под темной божницей, остатки пищи, немытая глиняная миска. Хозяин проследил за гостем.

— Сойдет меблированный номер?

— Вполне.

— Тогда располагайся.

На солнечной стене, против иконостаса, в два ряда висели выцветшие фотографии в резных самодельных рамках. Все люди военные: казаки-бородачи с карабинами за спиной, цепко державшие коней под уздцы; группа белых офицеров, снявшаяся на речном обрыве; смазливая сестра милосердия с каким-то усатым молодцом, что эдак приосанился рядом с ней, театрально опустил руку на эфес клинка; знаменная шеренга, за которой угадывался конный строй с пиками; и немало отдельных кабинетных карточек — молодых и старых служак войска казачьего.

— Память, — сказал старик, обратив внимание; как заезжий рассматривает карточки.

Марат кивнул головой, тут и спрашивать ни о чем не нужно, сразу видно, что попал в дом бывшего дутовца.

Хозяин сам начал рассказывать за ужином, когда Марат угостил его чаркой водки. Старик оказался словоохотливым. Да, он верой и правдой служил войсковому атаману Дутову, под началом которого воевал еще на германском фронте. В святой сочельник семнадцатого года участвовал в первом бою с отрядом комиссара Кобозева, наступавшим на Оренбург вдоль Ташкентской чугунки. Был ранен. До весны отлеживался в станице, занятой мастеровыми и матросами. Ну, а после ходил походом на Орск, на Актюбинск, дрался под Оренбургом. Всего хлебнул в осьмнадцатом да и в девятнадцатом. Прошел огни и воды и медные трубы. Но в Туркестан со своими не двинулся, когда им волей-неволей пришлось идти в отступ. Сбежал в станицу, явился прямо в совдеп, положил на стол оружие. Потому и не расстреляли. Подержали с месяц в губернской каталажке и отпустили на все четыре стороны. Так жил-поживал на свободе до этой самой коллективизации — безо всяких притеснений. Даже богатеть было начал не ко времени, за что и выслали в карагандинскую пустошь. Но разве казаку степь в диковинку? Отбыл свое, опять вернулся на родину. Слава богу, пятистенка уцелела. С той поры вот и доживает век бобылем.

Марат налил хозяину вторую стопку.

— Выходит, вы убивали красных?

— Чего спрашиваешь? — исподлобья покосился на него старик. — На войне — кто кого.

— Не мучает теперь совесть?

— Теперича что говорить о том.

— В пластунах не служили?

— Не хватало ползать на брюхе ужом. Нет, я верховой.

— Моя бабушка погибла в бою с пластунами, когда вы хотели взять Оренбург штурмом весной девятнадцатого года.

— Не-не, я не из пластунов.

— Все равно.

— Одно да не одно. Я с бабами не воевал.

— В восемнадцатом она была красной разведчицей в дутовском штабе, а в девятнадцатом защищала Оренбург.

— Что жа, убили ее прямо на позиции?

— Застрелилась сама, когда пластуны окружили на берегу Урала.

— Застрелилась? Какая!.. А я, хоша и вояка, не в силах был наложить руки на себя. Два раза собирался... — Он уже сам добавил себе водки, выпил залпом, не закусывая. — Как фамилие-то бабушки?