Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли

Этот его затянувшийся монолог иногда казался Марату никому не нужным. С кем он спорит? Не ломится ли в открытые двери? Алексей Алексеевич Ходоковский прав, рассуждая куда проще: начнет одно поколение, закончит другое. И все-таки ему, Марату, надо покрепче утвердиться в собственном решении — посвятить зрелую часть жизни дальней перспективе. Хватит ли у него терпения, чтобы до старости работать в задел будущих лет? Не подведут ли нервы в единоборстве с каким-нибудь властным двойником Верховцева? Да теперь поздно отступать. Жребий брошен. Для Енисея ты не велика потеря, а на Урале можешь пригодиться. Назвался добровольцем, так действуй без оглядки на прожитые годы. Следуй, примеру Ходоковского, который мог блистать в академическом кругу, но предпочел мотаться по степному Зауралью.

После дальней дороги Марат спал тяжелым сном землекопа. Лишь под утро, ему приснился дикий сон: каким-то чудом он оказался с бабушкой Верой на уральской круче, где против них лежали казаки-пластуны и Михаила Поминов. Старик целился прямо в него, Марата, и он был рад, что в него, хотя зажмурился от мальчишеского страха. Когда же эхо выстрела погасло, никого вокруг уже не было. Только бухали, словно пушки, отвалы глины, падающие в реку, которая несла на мутных волнах пятистенку дутовца... И вслед за этим он увидел вполне реальное детство: как старшие ребята брали его с собой, отправляясь к придорожному кресту за форштадтом. Именно там разыгрывались их шумные баталии. Приходилось конаться на палочке: кому быть красным, кому — белым. Однажды Марат расплакался, когда ему досталось воевать на стороне казаков. Заводилы назвали его люсой, а он все равно отказался наступать на этот крест, где нынче установлен обелиск в память о последнем рубеже оренбургской обороны... Потом кинолента отрывочных сновидений по какой-то странной ассоциации перенесла его на то памятное собрание, где ему объявили строгий выговор «за нездоровую обстановку, созданную в коллективе». Вячеслав Верховцев берет слово в третий раз, чтобы перетянуть на свою сторону колеблющихся. Говорит с неподдельным жаром, логично, доказательно. Иные уже поглядывают на Карташева как на человека беспартийного. Но голоса разделились, и это была пиррова победа Верховцева, не чета первой — в институте, когда Марата исключали из комсомола. На улице Вячеслав, как ни в чем не бывало, взял его под руку и стал успокаивать. Он отстранился, набавил шаг. Отойдя немного, инстинктивно обернулся: позади ковылял старик Поминов с шашкой наголо. Да что за фантасмагория? Откуда взялся опять сумасшедший дутовец?..

Марат очнулся наконец от дьявольского наваждения и, осмотревшись, вздохнул с облегчением.

На тумбочке лежали письма. Он вскрыл наугад первое. От Озолиня. Юлий Андреевич с латышской обстоятельностью писал, что́ ему понравилось, а что́ выглядит мало обоснованным в присланных материалах по Уралу.

«Побольше инженерной методичности, — советовал Озолинь. — Никогда не знаешь, с какой стороны зайдет на тебя твой противник. Лучше быть готовым к круговой обороне, тогда и наступать полегче».

Второе письмо было от Ольги Садовской и Галины Мелешко. Они просили его, сына капитана Карташевой, поделиться воспоминаниями о матери, выслать ее довоенную фотографию и заодно свою. Марата тронула сердечность этих женщин.

А на почте его ждало письмецо до востребования — от Аллы. Переписка обычно располагает к свободному откровению и сближает людей сильнее, чем даже встречи с глазу на глаз... Алла писала, что начинает постепенно приходить в себя и вот уже собирается в Москву, чтобы там решить, куда поехать на работу. В молодости ей довелось побывать на Волге, на Дону, в Сибири. К сожалению, Верховцев зачеркнул немало дорогих сердцу мест. Да, будет у нее своя река, которая, может, станет главной рекой в ее жизни.

Марат был и доволен, что Алла воспрянула духом, и боялся, как бы она снова не отдалилась от него на многие годы.

Он отложил ответы на вечер, когда ему никто, не помешает поговорить с Аллой по душам. Однако в полдень захворала тетя Вася.

Она никогда не болела. Во всяком случае, Марат не помнил, чтобы она обращалась к медикам. Если и нездоровилось, то малую хворь переносила на ногах. А тут слегла в постель. Марат вызвал врача.

— Обыкновенная гипертония, — заключила молоденькая врачиха, измерив давление крови. — Сейчас мы сделаем укол, выпишем лекарство. Надо полежать с недельку.

— Ой, лежать целую неделю! — огорчилась тетя Вася. — У меня дела по дому.

— Дела от вас никуда не уйдут, — ласково говорила эта хрупкая медичка, которую можно было принять за юную студентку.

Когда она уехала, тетя Вася сказала Марату:

— Если что случится, береги девочек...

— Да что вы в самом деле? Нынче редко у кого нет гипертонии. Болезнь века...

— Ты уж поступись, сердечный, ради Тони с Зиной чем угодно. За тебя не беспокоюсь, не пропадешь, хотя на вид и тихий ты, Марат. А девочки не стали еще на ноги. Не тот первый шаг, который делают, цепляясь за юбку матери, а тот, который выводит в люди...

Он видел, что тетя Вася говорит с трудом, но, превозмогая упадок сил, все наставляла его, как надобно жить на белом свете. Дородная величавость ее пропала вовсе. Перед ним лежала слабая старушка с нездоровым, пылающим румянцем на озабоченном лице. Ее васильковые глаза горели сейчас тревожным блеском. Марату стало пронзительно жаль тетю Васю. Он сказал:

— Я вызову «скорую помощь».

— Ни в коем случае. Мне, кажется, полегче малость.

И он покорно повиновался, зная ее характер.

Она достала из-под подушки маленький сверточек.

— Возьми себе.

— Что это?

— Мои сберкнижки. Я откладывала понемножку, а набралось пять тысяч.

Марат едва не застонал от боли, не решаясь взять в руки это ее наследство, собранное за долгие десятилетия...

— Ну кому нужны ваши деньги? Как вы могли?..

— Бери, бери. Не для тебя, для Тони с Зиной. Да еще на похороны... Дай-ка мне карточки Веры и Поленьки.

Он сходил в свою комнату, принес фотографии.

— Вы уж не судите меня, голубушки, если я в чем виновата, — заговорила она поспешно. — Время наше никого не баловало. Нет, я не сетую на время, нет, мы его выбрали сами, по доброй воле. Одно жаль, что вы сложили крылья слишком рано. Судьба...

Тетя Вася хотела что-то еще сказать, да заплакала, беззвучно, сдержанно. Ее детски-крупные слезы медленно скатывались по щекам. Она закрыла глаза, чтобы одолеть прихлынувшее волнение.

Марат отошел к окну: он ни разу не видел тетю Васю плачущей.

Вернулись из школы девочки. Ни о чем не догадываясь, они шумно раздевались в полутемном коридоре.

— Позови-ка их, — сказала тетя Вася.