Анатолий Злобин - Дом среди сосен

— Как там Яшкин? — спросил Шмелев.

— Молодцом. Политрук у него замечательный. Двенадцать человек в партию подали.

— Не много?

— Перед смертью — не много.

— Вот видишь, какой из тебя комиссар получился. Я же говорил.

— Поздравить надо нашего капитана, — сказал Джабаров.

Обушенко вопросительно посмотрел на Шмелева.

— С орденом Александра Невского, — добавил Джабаров.

— Серго! Дай лапу...

Джабаров достал из мешка новую бутылку, и они выпили, стоя у стола. Шмелев подошел к кровати и сел.

— Как немец?

— Тихо. Ракеты бросает. А снаряды экономит.

— Тишина на войне — это непорядок, — сказал Шмелев. — Надо усилить берег. Перебрось туда еще один взвод. К Войновскому. На правый фланг.

— Ложись, не волнуйся. Мне все равно наградные писать. А ты спи.

— Дай магазин.

Джабаров подал магазин, и Шмелев стал набивать его патронами. Он вставил магазин в автомат, перевел затвор на предохранитель и повесил его в изголовье. Потом вытащил из-под кровати ящик с гранатами, положил несколько гранат на табурет, встал. Подошел к печке, взял портянки, валенки, сел на кровать, намотал портянки, надел валенки, снова встал, потопал ногами, проверяя, хорошо ли легли портянки, застегнул телогрейку, затянул потуже пояс, поправил пистолет на поясе, положил рядом с гранатами шапку, каску, лег на кровать.

— Хорошо, — сказал он и закрыл глаза.

Джабаров и Стайкин смотрели, как Шмелев укладывается спать. Обушенко сел за стол, разложил бумаги.

Джабаров и Стайкин зарядили автоматы, приготовили гранат, повесили автоматы на грудь и тоже легли на полу у дверей, ногами к печке.

Старший лейтенант Обушенко сидел за столом. Он писал наградные листы, глаза слипались, и строчки расползались в стороны. Стайкин поднял вдруг голову.

— Товарищ старший лейтенант, надо взвод на берег послать. Капитан говорил.

— Я помню. — Обушенко положил голову щекой на стол, чтобы посмотреть, ровно ли легли на бумаге написанные им строчки, и глаза его закрылись сами собой.

— Не забыть бы, — сказал Стайкин и тоже опустил голову.

Измученные контратаками, оглушенные бомбежками, солдаты спали в блиндажах. А тишина над берегом стояла глухая, настороженная, такая тишина, какая бывает перед взрывом. Если бы Шмелев или Обушенко услышали эту тишину, они тотчас почуяли бы недоброе, но бодрствовали только часовые на постах и связисты у телефонов, и они радовались, что кругом тихо и спокойно.

Капитан Мартынов и его подрывники прошли через боевые порядки, попрощались с Яшкиным и направились по замерзшему руслу Псижи к железнодорожному мосту, который они должны были взорвать.

Капитан Шмелев крепко спал. Рука лежала на пистолете.

Старшина Кашаров ехал на санях через озеро. Он вез на захваченный берег продукты, боеприпасы, письма.

Сначала по льду прошли солдаты, потом по той же дороге брели в обратном направлении раненые; аэросани сделали немало рейсов в оба конца, они накатали дорогу, размели лишний снег винтами; на дороге остались следы масла и бензина, темные пятна солдатской крови.

Лошади с вечера застоялись у маяка и споро бежали по дороге. Лед глухо цокал под копытами. Изредка сани наезжали на плотные валы снега, наметенные на льду, и качались.

Старшина сидел на облучке передних саней, до ушей завернувшись в тулуп, и дремал. Ему мерещились толстые жирные рыбины — как он глушил их осенью толовыми шашками и кормил солдат ухой, а офицеров — жареными судаками. Потом старшина услышал за спиной ржание и стал сонно размышлять о лошадях — перед выходом на лед было совещание в штабе и обсуждался вопрос: брать ли на лед лошадей, чтобы везти пушки и снаряды, и было решено не брать, потому что лошадь может явиться мишенью для вражеских пулеметов. «Вот и пригодились лошадки, — мечтательно думал сквозь сон старшина, — а то бы сейчас побило их — и хана. Где на фронте лошадей добудешь? Это не человек — лошадей на фронте нету...»

Громкое ржанье окончательно разбудило старшину. Он вскинул голову, осмотрелся. Кругом разливалась плотная мгла, дороги под ногой не было видно.

— Прозевал поворот, — ругался старшина. — Я же долбил тебе, там большая полынья будет от бомбы — где медсанрота стояла. Как до полыньи доехал — так и поворот. Ты куда смотрел?

Ездовой бессвязно оправдывался. Правая пристяжная громко заржала, начала рваться из постромок.

— Чует что-то, — сказал ездовой.

Задние сани наехали и остановились. Лошади жадно мотали головами.

— Я пошел в разведку, — сурово сказал старшина. — Смотри тут.

Старшина прыгнул на лед, зашагал в темноту. Пройдя метров двадцать, он оглянулся: лошадей не было видно. Старшине стало страшно. Он сделал еще несколько шагов, то и дело оглядываясь по сторонам, и остановился. Впереди темнели на льду неподвижные распластанные фигуры. Затаив дыхание, старшина осмотрелся. Чуть в стороне виднелась широкая воронка, затянутая льдом. Старшина всматривался в фигуры, распластанные на льду, и ему начало казаться, будто они шевелятся. Старшина подхватил полы тулупа, побежал назад.

Ездовые столпились у передних саней.

— Как раз медсанрота тут стояла, — бодро сказал старшина. — Полынья на льду. И мертвые там лежат. Не успели собрать.

— Вот я и говорю, — сказал ездовой, — кровь почуяла.

— Сколько народу на льду положили — страсть.

— Может, заберем их с собой. Все-таки братья наши. В земле похороним, по-человечески.

— Отставить разговоры, — скомандовал старшина. — По коням.

Первые сани повернули влево, проехали мимо черных теней на льду. Следом повернули вторые, третьи. И верно, скоро старшина Кашаров увидел под ногами дорогу, лошади побежали быстрей. На берегу одна за другой зажглись две ракеты.

Цокот лошадей и скрип полозьев замер в отдалении. Черные тени на льду зашевелились. У одной тени задвигалась нога, у другой приподнялся зад. Глухой картавый голос произнес:

— Vorwärts! Marsch! [9] Вперед! Марш! (нем.)

— Beinahe hätte ich ihn erschossen [10] Я чуть не застрелил его (нем.). .

— Ruhig, Paul, vorwärts [11] Тихо, Пауль, вперед (нем.). .

Черные тени на льду дружно задвигались, поднялись и, негромко лязгая железом, скрипя по снегу, пошли туда, куда поехали сани. За первой цепью двигалась вторая. Немцы несли с собой пулеметы, катили по льду небольшие длинноствольные пушки. Немцы шли к берегу, и им оставалось еще около часа ходу.

Лейтенант Войновский давно проснулся и лежал на нарах, не двигаясь, слушая, что происходит в блиндаже. Голова трещала, во рту пересохло, но он боялся пошевелиться и тем более попросить воды. «Как стыдно, — думал он, — боже мой, как стыдно. На столе лампа и кругом тихо. Наверное, сейчас ночь, а ведь тогда было утро, мы только что пришли на берег. Я напился в разгар боевых действий, как это стыдно». Он вспомнил склад, капитана Шмелева и как он говорил: «от чистого сердца». Вдруг он вспомнил, что получил пять суток ареста. «Наверно, я под арестом, — подумал он, — и часовые охраняют меня, как это ужасно».