Анатолий Злобин - Дом среди сосен

Из дверей дыхнуло холодом. Войновский обернулся. В блиндаж ввалилось множество людей. Впереди шагал старший лейтенант Обушенко, за ним Сергей Шмелев, потом старшина Кашаров, связные. От них пахло свежим порохом и морозным воздухом. Маслюк мельком глянул на вошедших и снова прильнул к амбразуре. Войновский повернулся и стал смирно.

— Здесь будет КП, — разгоряченно говорил Обушенко. — Начинайте пристрелку. Давайте связь. Вызвать к телефону политруков. Всем лишним покинуть помещение. — Обушенко увидел Войновского. — Ты почему здесь? Где твои солдаты?

— Я только что...

— В блиндаже отсиживаться? — кричал Обушенко. — Еще пять суток захотел?

Шестаков отошел от пулемета и встал перед Войновским, закрывая его своим телом.

— Разрешите сообщить, — решительно сказал Шестаков. — Наш лейтенант на льду находились. Он немцев увидел, сигнал дал. И мы огонь открыли. Так я говорю, Маслюк?

— Это так? — спросил Шмелев.

— Да, товарищ капитан, — торопливо говорил Войновский. — Получилось совершенно случайно. Я спустился на лед, чтобы... Я хотел посмотреть, как там наши... И вдруг увидел немцев... Сразу две цепи... Со мной ракетница... Я успел...

— Хорошо, — перебил Шмелев. Он понял, о чем хотел сказать Войновский. — Идите к своим солдатам. Снимаю с вас взыскание.

В дверях показалась лохматая голова Стайкина:

— Братья славяне, подбросьте ракет. Опять захватчики лезут.

Шмелев махнул рукой и побежал. Войновский оглянулся еще раз на Маслюка и выбежал вместе со всеми.

— Идите, милые, идите, — ласково и нетерпеливо приговаривал Маслюк, приникнув к амбразуре. — Ближе, мои милые, ближе, мои хорошие, идите ко мне, идите ближе... — Лента дернулась и задвигалась, всасываясь в пулемет, плечи Маслюка судорожно затряслись. Он бил в освещенные круги на льду, черные тени опрокидывались и падали, а когда ракеты угасали, он бил по вспышкам автоматов, нечеловечьим чутьем угадывая, что бить надо именно туда. Он бил и кричал, и только грохот пулемета мог заглушить этот крик.

На рассвете выпал снег. Он ровно покрыл ледяную поверхность озера, берег, крыши домов, кладбище. Снег запорошил мертвых, лежавших на льду, и не успел замести немцев, которые были биты недавно, в двух последних атаках.

С колокольни отчетливо было видно, как русские и немцы лежали вдоль всего берега вперемешку друг с другом; немцев легко можно было отличить по серым шинелям.

Позади цепи мертвых лежали немцы. Они не хотели уходить и готовились к новой атаке. Пулеметы на берегу били резкими быстрыми очередями. Пугливо оглядываясь, немцы постепенно пятились и отползали назад. «Все как позавчера, — подумал Сергей Шмелев, опуская бинокль, — и все наоборот, потому что мы в земле, а на льду лежат враги. Впрочем, на войне все наоборот».

Несильный ветер дул от берега, холодил спину. Шмелев поежился и посмотрел вдаль. Он ждал: ветер переменится — тогда он услышит, что происходит там, на северной оконечности озера. Ветер не менялся.

Внизу раздавались резкие одиночные выстрелы. Шмелев постучал прикладом автомата по камням. Выстрелы прекратились.

— Дай послушать! — крикнул Шмелев.

Держа в руках трофейную снайперскую винтовку, Джабаров вылез на площадку, присел у колокола. Севастьянов сидел в углу с телефонной трубкой в руках. Джабаров на корточках пробрался к Севастьянову:

— Семь штук.

— Про людей нельзя говорить «штуки», — сказал Севастьянов.

— Они же не люди, — удивился Джабаров.

— Все равно это не по правилам грамматики. Даже про свиней говорят — «голов».

— Значит — семь голов?

— Так, пожалуй, можно, — сказал Севастьянов.

— А почему немцы двумя цепями в атаку идут? Знаешь?

— Первая цепь прикрывает вторую. Когда-то легионеры прикрывали себя рабами. Потом люди поняли, что еще лучше можно прикрыть свое тело щитом. А теперь нет ни рабов, ни щитов. Армии сделались столь многочисленными, что щитов для всех не хватает. Так родилась тактика двух цепей.

— Сила! — сказал Джабаров.

«Живые прикрывают живых, — думал Сергей Шмелев. — Мертвые делают это лучше. Живые могут сделать это один раз, а мертвые до тех пор, пока надо живым. Они сделали свое дело и остались на льду, они лежат вместе со своими врагами, и им все равно. Надо стать мертвым, чтобы враг перестал быть врагом».

Неожиданная мысль пришла ему в голову: «А что, если немцы сделают точно так же и пойдут в атаку вместе с мертвыми? Постой, постой, это надо обдумать. Если так могли сделать мы, могут, следовательно, и они. И тогда наши пулеметы не остановят их? Нет, они не сделают этого, не сделают хотя бы потому, что у них просто не хватит мертвых, а тех, которые лежат у берега, мы не отдадим, это наши мертвые, и они не станут служить врагу».

Шмелев вызвал Обушенко и на всякий случай сказал:

— Предупреди всех офицеров: если немцы начнут новую атаку и дойдут до берега, пойдем в штыковую. Обзвони всех — быть готовым к штыковой.

— Кишка у них тонка, — сказал Обушенко.

— Понимаешь, вдруг они пойдут в атаку, как и мы шли, с ними... ведь это психологический фактор...

— Я на психологию ноль внимания, — ответил Обушенко.

— Все равно предупреди. — Шмелев передал трубку Севастьянову и посмотрел вниз.

Снег запорошил шоссе, и сверху было видно, как оно ровной белой лентой уходило в обе стороны от Устрикова, еще более светлое и чистое, чем снег на полях.

Внизу, в деревне снег был взбит и исчиркан полосами следов, полозьями саней. Три солдата катили по шоссе пушку. У склада на площади стояли лошади в упряжи. На краю деревни горел крестьянский дом, и было видно, как солдаты собрались там у огня, распахнув полушубки и грея животы. Дом только начинал разгораться, и солдаты тянулись к нему со всех сторон. Они истосковались по теплу, им приятно стоять у огня и греться.

Загудел телефон. Шмелев взял трубку.

— Слушай, Серго, — говорил Обушенко. — Я хочу, понимаешь... по душам. Насчет сына клюевского. Катька-то ведь со мной в тот месяц была, а он и не знал... Она мне все время пишет. Ты не думай, это не просто так... Ты адрес-то знаешь?

— Кинешма? У меня записано. Клюев давал.

— Вот и я говорю. Если со мной что-нибудь, ты за ним проследи. Мне перед папой неудобно было... чисто психологически. А перед тобой как на духу.

— Ладно, оставь свою психологию. — Шмелев передал трубку Севастьянову.

«Психологический фактор», — снова подумал он и усмехнулся, вспомнив сначала Клюева, а потом Плотникова — как он полз с ним к берегу, толкая перед собой тяжелое окоченевшее тело.

Шмелев приподнялся, зацепил каской за колокол. Раздалось низкое протяжное гуденье. Он увидел на нижнем срезе колокола старославянскую вязь, влитую в медь. Строчки шли в два ряда, Шмелев медленно обошел вокруг и прочел: «Благовестуй, землѣ радость велію. Во всю землю изыде вещание ихъ — лета 7075 апреля в 25 день во имя творца вытек из огнь, а подписалъ сей колоколъ Митя Ивановъ».