Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Но у нас партийные билеты в карманах.

— Что вы этим хотите оказать?

— Я прошу меня выслушать.

— Говорите, — сердито бросил Жогин и широко расставил ноги, словно приготовился к кулачному бою. Тяжелые каблуки его сапог шаркнули по недавно пробившейся зеленой травяной щетинке и безжалостно вдавили ее в землю.

Григоренко заговорил, как всегда, неторопливо, но твердо:

— Поймите, Павел Афанасьевич, Мельников человек смелый, инициативный. И стрельбы у него на этот раз идут хорошо. Бывают, конечно, перехлесты, но жилка творческая налицо. А ведь это, я полагаю, главное...

— Брось ты, Петр Сергеич, — возмущенно махнул рукой Жогин. — Сколько мы с тобой пляшем вокруг этого Мельникова? Ругались, говорили мирно, опять ругались, а какой толк? Ну как не поймешь ты, что Мельников совершенно не серьезный и не зрелый офицер, выскочка, славолюбец. Вот сейчас он проводит стрельбы как надо, а тогда, осенью, что сделал? Я знаю, зачем это нужно было.

Григоренко отрицательно покачал головой.

— Ты не качай, а приглядись лучше, — сказал Жогин, еще больше ожесточаясь. — Вот говоришь ты мне часто о его рукописи. А зачем эти разговоры? Шум один. Смотри, что получается. — Он вытянул вперед большую руку и стал по очереди загибать пальцы, приговаривая: — Комдив о рукописи знает — раз, начполитотдела знает — два, командующий знает — три. Скоро до министра молва дойдет. Я встречал таких дельцов. Один у нас в кавалерийской бригаде когда-то боевую историю писал. Целый год от занятий освобождали его. А на показ что вышло? Пшик. И все руками развели потом: ах, как же это получилось? Вот и с Мельниковым так будет.

— Позволю не согласиться, — сказал Григоренко. — Человек трудится очень серьезно.

— А какой толк? — ухмыльнулся полковник. — Над рукописью трудится, а в батальоне дела запускает.

— Это неправда.

— Эх, Петр Сергеич, — громко вздохнул Жогин. — Старый ты политработник, а близорукий. Скажу откровенно: держать Мельникова в полку не намерен, Я или он. Понял?

Григоренко задумался. С той минуты, как узнал он в Мельникове того самого офицера, который осуществлял геройский прорыв у кирпичного завода, почувствовал к нему особенное уважение, и потому слова полковника воспринимал сейчас с глубокой и острой болью.

— Удивляюсь, — продолжал Жогин, — как ты до сих пор не разобрался в нем? Это же карьерист, нарушитель дисциплины. Ведь не проходит недели, чтобы он не выкинул какой-нибудь штучки, С того дня, как Мельников появился в полку, я будто сел на пороховую бочку. Только и жду неприятности. Это черт знает что...

Засигналил шофер, извещая о готовности машины. Жогин бодро тряхнул головой.

— Все! Поехали!

Григоренко посмотрел, как выпрямляется трава, придавленная жогинскими каблуками, подумал: «Нет, не все, Павел Афанасьевич».

Вечером замполит пришел домой взволнованный. Отказавшись от ужина, он выпил два стакана чаю и закрылся в маленькой комнате. Галина Дмитриевна, обеспокоенная непривычным поведением супруга, не вытерпела, приоткрыла дверь, спросила вполголоса:

— Ты что, Петя, заболел?

— Нет, Галочка, я вполне здоров. Мне надо подумать. Понимаешь?

Галина Дмитриевна ничего не понимала, но расспрашивать не решилась, нехотя прикрыла дверь.

Григоренко медленно прошелся до окна и обратно, сел к столу, подпер туго сжатыми кулаками щеки. Слова Жогина «Я или он» — еще гудели в его ушах. Больше всего поражало то, что слова эти полковник произнес не в пылу обычной горячности, а вполне убежденно. «Значит, решение твердое, — с досадой подумал Григоренко. — Выходит, зря я старался. Не сумел переубедить человека. Жаль».

Он вспомнил, как зимой в пургу приходил к нему на квартиру Шатров и советовал поговорить о Жогине в политотделе или поставить о нем вопрос на партийном собрании. «Может, нужно было прислушаться к совету Валентина Федоровича?.. — спросил себя Григоренко и, поднявшись со стула, снова прошел до окна и обратно. — Может, в то время еще можно было удержать Жогина, убедить?»

В дверь снова заглянула Галина Дмитриевна и тихо, почти шепотом, спросила:

— Петя, может, все-таки, поужинаешь? У меня чудесный пирог с рыбой.

Ее ласковый голос мигом сделал свое дело. Григоренко согласился:

— Хорошо, Галочка, сейчас иду.

— Только быстро, — предупредила Галина Дмитриевна. — Уже ставлю на стол, слышишь?

— Да, да.

Едва дверь закрылась, Григоренко тут же снова погрузился в свои мысли. Опять всплыла эта зловещая жогинская фраза: «Я или он». «Теперь ничего не сделаешь, — решил Григоренко. — Теперь быть буре».

Из-за стены донесся уже громкий голос Галины Дмитриевны:

— Петя-я-я!

Григоренко вышел в столовую и, чтобы не казаться хмурым, оказал шутливо:

— Слушай, Галочка, ты кричишь, как настоящий старшина.

— А тебе не нравится?

— Нет, почему? Но ведь я не солдат.

Галина Дмитриевна повернулась к мужу. Ее широко открытые глаза выразили удивление.

— Ты забыл, Петя, что и генерал должен оставаться солдатом. Сам же говорил. Помнишь?

Григоренко улыбнулся: действительно, говорил.

— А ты уж поймала. — Он взял жену за руку возле локтя. — Я ведь так просто, испытал твою память.

— О нет, — закачала головой Галина Дмитриевна и сделалась сразу серьезной. — Я все вижу, Петя. Ты никогда не был таким. Скажи: случилось что-то?

Григоренко промолчал, потом взглянул на стол и непривычно засуетился:

— Эх, а пирог-то остывает!

— Нет, ты скажи: большое, да?

— Ну, как тебе объяснить, — пожал плечами Григоренко. — Это не чепе, но все же...

— Все же очень серьезно?

— Да, — сказал Григоренко, пошевелив острыми кончиками усов.

У Галины Дмитриевны часто забилось сердце. Она еще не догадывалась, о чем идет речь, но хорошо понимала, что означает произнесенное мужем это короткое «да». Понимала, но внешне старалась казаться спокойной, ласково говорила:

— Ладно, Петя, ешь. Ты сам всегда говоришь, что главное — бодрость духа.

Григоренко молча взял нож...

После ужина он позвонил по телефону начальнику политотдела на квартиру:

— Прошу принять, товарищ полковник.

— Сейчас? — наслышался в трубке удивленный голос Тарасова.

— Нет, зачем сейчас? Завтра.

— Что у вас такое?

— Неотложный разговор.

— Чепе какое-нибудь?

— Нет. Но дело важное. Надо посоветоваться.

— Добро! Только приезжайте утром до десяти. Позже уеду в подразделения. Как стреляют у Мельникова?

— Хорошо, товарищ полковник. В первой роте невыполнивших упражнений нет.

— Молодцы. Ладно, завтра жду.

Григоренко опустил трубку и подумал: «Интересно, догадался он, о чем будет разговор?» Тут же вспомнил одну беседу с ним. Было это вскоре после заседания партийного бюро, где слушали Крайнова в связи с нашумевшей историей ефрейтора Груздева. Тарасов послушал тогда Григоренко, посмотрел ему в глаза и спросил: «Вы замечаете подводные рифы или нет?» Замполит сразу понял, на что намекает полковник, но от серьезного разговора ушел, отделался неопределенной фразой; «Моряки-то обходят рифы». Но теперь ему стало ясно, что рифы, о которых говорил Тарасов, обойти невозможно, что они уже вот-вот встанут у всех перед глазами.