Анатолий Рыбин - Люди в погонах

— Мальчишка! — сквозь зубы выдавил Ликов. — Не хочу я слушать ваше вранье.

Капитан заявил, что он коммунист и докладывает правду. Тогда Ликов выхватил у него из кармана партийный билет и сказал, как отрубил:

— Вы уже не коммунист. Выписку получите в парткомиссии. А в бой пойдете... — Он повернулся к Жогину и приказал: — Накажите своей властью! »

«Может, оно и крутовато вышло, тогда и не совсем правильно, — вздохнув, подумал Жогин. — Зато урок для других. Не то, что сегодня». Ему захотелось вдруг вспомнить фамилию наказанного капитана, но как ни силился, не смог. Он стал вслух перебирать фамилии других офицеров кавполка, стараясь все-таки перебороть забывчивость. В этот момент зазвонил телефон. Жогин нехотя взял трубку. Дежурный доложил, что тот, кого, он должен был отвезти в гостиницу, уже лег спать и переселяться отказался.

— Как отказался? — вспыхнул было Жогин, но тут же смягчился: — Ну ладно, ладно, пусть спит в батальоне, больше не тревожьте.

Он даже улыбнулся краешками губ и велел сейчас же соединить его с гостиницей.

В этот поздний час капитан Нечаев на командирском «газике» подъезжал к селу Чигири, расположенному в балке, между двумя пологими холмами. Над заснеженной степью в темной морозной синеве стыли звезды. Их бледный голубоватый свет чуть-чуть искрился на сугробах и редких кустах запорошенной инеем чилиги.

Нечаев торопился. Но плохо наезженная ухабистая дорога будто хватала машину за колеса, не давала развивать скорость.

— Ну и трассу бог послал, — ворчал капитан, посматривая на шофера. А тот хмурился, словно все задержки и остановки случались только потому, что он, Джабаев, не умел хорошо провести здесь машину.

Когда Нечаев выезжал из военного городка, он рассчитывал добраться до Чигирей к вечеру, там сразу же узнать все о Груздеве и к рассвету вернуться домой. Но частые остановки нарушили его план.

В Чигири приехали к полуночи, Оглядывая спящее село, Нечаев думал только о том, где бы устроиться на ночлег в столь позднюю пору.

К счастью, в середине села показался огонек. Нечаев толкнул шофера:

— Видите?

Джабаев мигом свернул с дороги и подкатил вплотную к, крыльцу, над которым висела освещенная табличка: «Чигиринский сельский Совет».

На стук вышел сторож, низенький старичок в ватнике, больших подшитых валенках. Увидев людей в армейской форме, он приветливо раскланялся и сразу же пригласил в помещение:

— Проходите, люди милые. Аккурат и печка топится. — Он взял у стены два стула и переставил их ближе к печурке. — Вот сюда прошу. Видать, замерзли крепко?

— Да, мы уже часов девять по степи путешествуем, думали, ночевать где-нибудь в балке придется, — признался Нечаев и, ослабив ремни на полушубке, потер ладони. Старичок закивал сочувственно:

— Оно понятно. Сам в артиллерии служил. Давно, правда, до революции. Раз на позицию выехали, а мороз под сорок. Лошади от инея белые. У нас руки что кочерыжки и дух захватывает. А батарейный кричит: «К бою». Эх и дела! Как вспомнишь, мурашки по коже бегают... Ну, а вы-то что, проездом али как?

— Проездом, папаша.

— Понятно. А я думал, по случаю солдата. Тут ноне целая делегация приезжала.

— Какая делегация? — спросил Нечаев. Старичок ухмыльнулся:

— Смешно получилось. Приехали с доктором. Вроде как помощь оказывать. А солдат сидит целехонький да молоко попивает. Оно и понятно, куда ему в такой мороз одному идти. Сам знаю, как в поле-то бывает. До сих пор ту самую позицию помню. Кричат нам тогда: прицел, мол, такой-то, трубка такая-то. А тут разве до этого? Дрожим так, что зуб на зуб не попадает. Вдруг, смотрим, сам генерал появился. Подошел и говорит: «Проверить, куда орудие наведено». Батарейный посмотрел и отвечает: «Прямо в халупу, ваше благородие». Это мы, значит, на целых сорок градусов лишний поворот дали. Эх, тут и началось. Нас, конечно, под ружье, батарейному арест.

— Сразу, наверно, жарко стало, — засмеялся Нечаев и как бы между прочим спросил: — А этот солдат, которого сегодня искали, он у кого же сидел-то?

— У меня.

— Здесь, в сельсовете, что ли?

— Зачем здесь? Дома. Он с моей внучкой Татьяной дружит.

— Давно?

— Как сказать? Бывал у нас и раньше.

— Когда, не вспомните?

Старичок насторожился. Прищурившись, он пристально поглядел на капитана, спросил:

— А вы почему так интересуетесь?

— Да просто...

— Э-э-э нет... я понимаю, — встревожился старичок. — Вы, похоже, не проездом, а тоже к солдату касательство имеете?

Нечаев улыбнулся.

— Вот видите, как нехорошо получается, — продолжал старичок. — Я все начистоту выкладываю, а вы, можно сказать, с замыслом.

— Да нет у меня никакого замысла, — начал было оправдываться Нечаев. Но старичок обиженно махнул рукой, присел поближе к печке и стал пошевеливать железной палкой горящие дрова.

Джабаев тем временем сходил к машине, выпустил воду из радиатора и, вернувшись, устроился спать на широкой лавке. Лег он по-походному, не раздеваясь, только расстегнул полушубок у ворота и положил под голову рукавицы. Старичок принес откуда-то стопку газет и положил ему вместо подушки. А когда снова подошел к печке, Нечаев сказал дружеским тоном:

— Зря вы на меня сердитесь, папаша.

— Как сказать, — снова оживился тот. — Вы, командиры, народ строгий. Чуть солдат оступится — сразу ему наказание.

— А вы своих детей разве не наказывали?

— Детей-то? Бывало. Но это статья особая.

— Почему же особая? Все для воспитания.

— Э-э-э, я знаю!.. Вот, скажем, вы командир...

— Нет, я политработник, — сказал Нечаев.

— Ну, это другое дело, — вздохнул старичок, и голос его сделался мягче. — Политработники, может, душевнее. Они солдата лучше понимают. У меня один сынок, Митя, тоже по политической части, на корабле в Балтике плавает. Был я в гостях у него в прошлом году. Прямо, знаете, на палубу пригласил и матросам по всем правилам представил: любите, говорит, и жалуйте старого солдата Ивана Тимофеевича Брагина. Все, конечно, руки подали, махорочкой угощать начали. Словом, гостеприимство полное. А вот другой сынок, Федя, что командиром в ракетной артиллерии служит, этот не такой душевный. Просил я его, просил дивизион показать, так и не уважил. Нельзя, говорит, посторонним лицам в нашу часть заходить. А какой же я, разобраться, посторонний? Родной отец ведь! И так я на него, признаюсь, разобиделся, что полгода писем не писал. Пусть знает...

Нечаев удивился:

— Твердый у вас характер, Иван Тимофеевич.

— А как же иначе? — Старичок снял ватник, поправил тоненький ремешок на рубахе и, опустив на колени жилистые руки, добавил: — Человек без характера, что птица без крыльев, на вершок единый не поднимется.