Николай Асанов - Электрический остров

Орленов встал, потягиваясь и забыв даже изви­ниться вперед ней, словно и впрямь считал ее хоро­шим парнем и только, и сказал уже другим тоном, усталым, спокойным:

— Хорошо! На сегодня довольно. Но завтра мы обязательно сожжем прибор, хотя бы нам пришлось позаимствовать жара в аду у самого сатаны. Выклю­чайте ток.

Домой они возвращались медленно, разбитые тя­желой работой. У порога ее квартиры Андрей остано­вился и крепко пожал руку.

— Спасибо, Марина Николаевна! Без вас я про­возился бы с прибором еще пятьсот лет! — И столько благодарности было в его голосе, что Марина вдруг покраснела и торопливо высвободила руку.

Поднявшись на крыльцо, она остановилась и еще долго следила за его силуэтом, таявшим в темноте с такой поспешностью, словно его смывали с экрана какой-то кислотой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Оживление Андрея пропало, как только он увидел на террасе Нину и Улыбышева. Судя по всему, между ними царило полное согласие. Лицо Нины было при­ятно оживлено, сквозь смуглоту пробивался слабый румянец. Она улыбалась Борису Михайловичу с лас­ковой признательностью, словно он совершил бог весть какой подвиг, избавив ее от одиночества на этот вечер.

Орленов поздоровался с директором, испытывая досаду оттого, что забыл за работой о его визите, и недоумевая, как Борис Михайлович может навещать его дом после резких столкновений с хозяином.

Правда, среди ученых было принято считать, будто дом и работа находятся в разных измерениях. Часто бывало так, что яростные противники по работе, при­держивающиеся двух диаметрально противополож­ных точек зрения на те или иные научные вопросы, какой-нибудь морганист и сторонник Дарвина, дома оказывались не только добрыми соседями, но и друзьями. Однако самому Орленову и в голову не пришло бы отделить работу от жизни. Он всегда счи­тал, что так могут делать только люди нечестные, для которых наука не более как средство к жизни. Дву­рушничество он всегда называл двурушничеством, в какие бы одежды его ни рядили.

Подсев к столу, он налил себе чаю. В сущности, ему хотелось плотно поужинать, но нельзя же мешать жене изображать хозяйку салона и нарушать чинную беседу прозаическим напоминанием о еде, особенно если жена забыла, что муж не был дома с утра. А идти на кухню и снова оставлять Нину наедине с Улыбышевым ему почему-то не хотелось. Борис Михайлович, как видно, сидит тут уже давно. Он весьма удобно расположился в любимом кресле Андрея и чувствовал себя дома, пожалуй, больше, чем хозяин!

Андрей невольно подумал о том, как родилось у него враждебное чувство к Улыбышеву? Он считал себя справедливым человеком, тем более хотелось по­нять все до конца. Может быть, он не прав в своей не­приязни? Может быть, и в самом деле надо отделить Улыбышева-конструктора, Улыбышева-ученого от того человека, что сидит здесь и изрекает малознача­щие фразы с таким апломбом, будто открывает вели­кие истины. Но ведь Андрей знал, что Улыбышев умен, талантлив, образован, разносторонен — от этих качеств он не отказался бы и сам, — так почему с не­давнего времени ему все чаще кажется, что многие из достоинств Улыбышева являются казовыми, ну, как если бы тщедушный человек, надев наваченный ко­стюм с большими плечами, изображал из себя си­лача. Неужели ревность заставляет его превращать достоинства Улыбышева в недостатки?

Когда Андрей простился с Мариной, ему хотелось вихрем ворваться в дом, обнять жену, закричать: «Эврика!» — или что-нибудь в этом роде, одним сло­вом, показать ей, что он нашел! Нашел решение во­проса, пусть не самостоятельно, но нашел! Вовремя подсказанное соображение равноценно присоедине­нию союзника в битве. Ему хотелось аплодисментов, вздохов, ахов, восторженных слов, и он ничего не пожалел бы, чтобы Нина сказала их. Но вид мирной беседы у чайного стола, окрашенное румянцем воодушевления лицо жены, глаза, равнодушно ответившие на его приветствие и вновь обратившиеся на собесед­ника,— все вызывало раздражение, и радость откры­тия погасла, не успев разгореться тем пламенем, ко­торому не страшны ни дождь, ни ветер.

— Как работается, Андрей Игнатьевич? — лю­безно спросил Улыбышев.

— Нормально, — ответил Андрей.

— Не узнаю русского языка! — засмеялся Улы­бышев. — В наши дни в него привнесли столько неяс­ностей, что скоро трудно будет понимать собеседника. Иной диалог весь состоит из таких нелепых словечек: точно, нормально, сногсшибательно…

— Но, надеюсь, вы не ждете от меня отчета за про­деланные работы здесь, за чаем? — спросил Андрей.

— Избави боже! Я не хочу, чтобы Нина Сергеевна скучала.

Андрею хотелось возразить, сказать, что раньше Нина Сергеевна не скучала, слушая его соображения, например, о диссертации. Только теперь ей стало скучно слушать его рассказы. С того дня, как Андрей занялся своим прибором, они ни разу не говорили о будущем, как будто жили на таком расстоянии друг от друга, когда не слышно голоса. Может быть, как раз Борис Михайлович с его эпикурейским отноше­нием к жизни и к работе и виноват в этом?

А все-таки Марина здорово помогла! Без нее он еще долго бы возился с предохранителями. Конечно, не пятьсот лет, как сказал он от избытка благодар­ности, но сколько-то дней, наверно, пропало бы даром. Как жаль, что нельзя пересаживать качества одного человека другому. Он бы непременно позаимствовал кое-какие достоинства у Марины и передал их жене, хотя бы вот интерес к его делам.

Он все ждал, когда же Улыбышев напомнит об их последней схватке, но тот болтал с Ниной о каких-то пустяках. Может быть, у него прояснилось в голове? Время еще не упущено. При помощи Пустошки можно так переконструировать трактор, что он не будет вызывать никаких возражений. Орленов успеет даже поставить свой прибор…

Задумавшись, Андрей перестал слышать голоса бе­седовавших и снова пересматривал весь процесс из­готовления прибора. Конечно, это еще не шедевр, но кое-что в нем теперь ценно по-настоящему!

— А как ваша новая помощница? — вдруг спро­сил Улыбышев.

Орленов в это время был далеко, он снова слышал жужжание токов в лаборатории, которое покрывало все остальные звуки мира. Поэтому он взглянул на Улыбышева несколько бессмысленно, как человек, ко­торый вынырнул на мгновение, чтобы снова пойти на дно. Нина тронула его за руку:

— Борис Михайлович спрашивает тебя о Чередни­ченко. Доволен ли ты своим выбором?

— Выбором? Но я ничего не выбирал…

— Значит, это она вас выбрала! — засмеялся Улы­бышев.— И право, Нина Сергеевна, трудно решить, что опаснее…

Говорить в таком тоне невозможно. Андрей вовсе не хотел обижать Марину. К счастью, Улыбышев на­конец поднялся, чтобы уйти.