Николай Асанов - Электрический остров

Как же он выбрал ее себе в жены? Разве он знал ее девочкой, разве он сидел рядом с ней на школьной парте? Или жил с ней по соседству? Разве был знаком с ее отцом и матерью? Бывал в их доме, где по атмосфере чувствуется доверие или недоверие, где по ничтожному жесту можно понять так много, что хва­тит для размышлений на годы, где человека можно увидеть без прикрас, которыми он украшает себя пе­ред тем, как выйти на улицу? Что же он знал о Нине?

Знал он о ней ровно столько, сколько она захотела рассказать о себе. Он знал, что она учится в институте, знал, что она надеется — надеется, а не стремится — стать экономистам, что она родилась в Семипала­тинске.

— Это слишком далеко, не стоит туда ехать после свадьбы, — сказала она как-то, а он и не подумал о том, что это обозначает равнодушие к дому, к семье, к матери и отцу… Да, конечно, она писала домой по­здравительные телеграммы, иногда, если была не очень занята, и письма. А он и не подумал, что это на­стоящий эгоизм — жить в стороне от семьи и прятать свои интересы от тех, кто должен быть наиболее до­рог…

Что он знал о ней еще? Что она любит наряды, танцы, развлечения, что она очень хочет быть хозяй­кой дома, куда будут приходить знакомые. Не друзья, а именно знакомые! Но тогда он не подумал, что это тоже эгоизм — стремление создать себе мягкую по­душку, на которую так приятно положить голову. Ведь друзья — это требовательность, знакомые — удовольствие!

Он знал, что она учится в меру своих способностей, не стремясь быть первой, — ну что же, так бывает ча­сто, — думал он, сам стремясь стать первым! Так по­чему же он не подумал тогда, что в этом тоже зало­жен эгоизм, — поиск легкой и удобной жизни!

Нет, их не сводили сваты, они сами нашли друг друга. Но как они нашли друг друга? Почти так же, как многие другие, чьи семьи раскалывались на глазах Андрея, — случайно. Так находили случайных подруг те студенты, которых Андрей всегда осуждал, — на улице. Они нашли друг друга, как охотник находит добычу, осторожно пробираясь по человеческому ле­су, но кто из них был охотником и кто — добычей? Если верить Улыбышеву, который так любит цитаты, то ведь не мужчина выбирает женщину, а женщина выбирает мужчину! Так кто же кого выбрал?

А если тогда выбирала Нина, то кого она выберет теперь?

Андрей стоял перед женой и смотрел на нее, но ви­дел ее не той, какой она была сейчас — с враждебны­ми, злыми глазами, с уничтожающей гримасой неприязни, — а той, какой она вспоминалась. И вот стран­но — она вспоминалась ему с блестящими, радост­ными глазами, упивающейся своей внешностью, она вспоминалась во время танца в ресторане, во время антракта в театре, на прогулке за городом, в машине, когда приятель однажды повез их кататься, на пляже курорта, где они отдыхали… Единственное, чего он не мог вспомнить, — это ее лицо дома, когда они обсу­ждали какую-нибудь книгу, спорили о чем-нибудь за­ветном, думали о своем будущем. Да полно, спорили ли они вообще о чем-нибудь? «Спорили, спорили!» — кричал он себе, а память отказывалась воспроизвести хоть один-единственный миг, когда она открыла бы ему душу с такой же полнотой и страстью, с какой он открывал ей свою… Нет, она никогда не протесто­вала, если он начинал мечтать, если он возбуждался, возносился под облака. Она умела слушать. Но слу­шать умеет и кукла! А он ни разу не подумал, что, мо­жет быть, она и слушает-то только для того, чтобы не спорить…

Когда же и где началось то, что сейчас станови­лось стеной между ними, думал он и боялся ответить, что это было всегда, что это лежало в самом харак­тере их отношений, когда они старались обволочь всю свою жизнь и все свои отношения мягкими ватными одеялами, подушками, чтобы, не дай бог, не сделать слишком резкого движения, чтобы чем-нибудь не до­садить друг другу. Такая вот предупредительность, конечно, хороша, но не лучше ли было бы, если бы они хоть раз поговорили по душам, если бы они по­спорили, может быть даже поругались! Ведь тогда они лучше узнали бы друг друга и такой безобразной сцены, когда любимая жена выбирает между тобой и другим, не было бы, не могло бы случиться!

Он ясно представил тот день, когда Нина впервые увидела Улыбышева. И чуть не застонал. Вот когда начался ее выбор! Он отчетливо вспомнил их тайный, скрытый за ничего не значащими словами разговор, не разговор, а сговор! Она впервые увидела уважа­емого, свободного, богатого — теперь-то можно ска­зать правду! — именно богатого человека, пользующегося известностью, красивого, умного, обаятельно­го, — сколько еще эпитетов она тогда отнесла к нему? Вот тогда она и начала выбирать второй раз. А сколь­ко раз она еще может выбирать? Если она решит идти по этому пути, то много! Много раз! Она достаточно хороша, и знает это, она достаточно умна, практиче­ски умна! И она будет выбирать каждый раз, как ей представится возможность выбора. И кто знает, сколько еще людей будут несчастны, оказавшись из­бранными ею!

А что же он? Разве он-то не выбирал? Как же он позволил себе сделать такой выбор? Как он не поду­мал серьезно о том, что не просто выбрать жену, по­другу жизни, товарища, помощника, которому и сам должен стать другом, товарищем, помощником? Или он посчитал, как многие, что для жены достаточно хо­рошенького личика, такта, невмешательства в его мужские дела? Но ведь он же не думал так!

Да, не думал, но получилось так, что он забыл обо всем, как только увидел эти глаза, этот рот, эту смуг­лую кожу, которая пахнет цветами, эти волосы, от ко­торых исходит нежный запах меда. Увидел и забыл обо всем! Он сдался, как сдаются в плен, на милость победителя, не успев поставить никаких условий ка­питуляции, не узнав, кому он сдается! И вот ре­зультат…

Да, о чем он думал? Ах, она опять требует, чтобы он сдался! За капитуляцию перед Улыбышевым она обещает вечный мир и покой. Она даже согласна — какое великодушие!— остаться с ним, ограничить свои возможности выбора, только пусть он будет послушен, только пусть он живет не по своим, продуманным им законам, а по ее прихоти, по ее пониманию жизни. То­гда все будет хорошо! Он опять сможет обнимать ее гибкое тело, целовать ее твердые губы, ее пушистые завитки волос, розовые ушки, и ее руки обовьют его, и ее дыхание сольется с его дыханием. Так о чем же он думает? Сдавайся! Сдавайся!

Этого ждала она, глядя на него острыми, сухими глазами, о которых нельзя было и подумать, что они только что плакали. А он как будто раздвоился —

жаждал примирения и в то же время удивлялся тому, что разрыв произошел так поздно, а не тогда, когда они только еще познакомились, когда они бродили по улицам, ища пристанища, когда он сочинял для нее стихи. Неужели тогда они ни разу не говорили о са­мом сокровенном, о мечте, чем только, в сущности, и живет человек? Ведь тогда и отдалиться было бы легче! Легче и проще!