Иван Слободчиков - Большие Поляны

— А Уфимцев как? Как себя ведет?

— А что Уфимцеву? Дом строит. Люди говорят, построит — продавать будет... в степь.

Векшин не спускал глаз со Степочкина, ждал как отреагирует Василий Васильевич на его сообщение. Степочкин сидел к нему боком, не спеша ел, и лицо его ничего не выражало.

— С женой он еще не сошелся, — добавил Векшин. — И вряд ли сойдется... С Дашкой живет, как и жил.

Степочкин допил чай, поставил стакан на блюдце, отодвинул от себя, потом повернулся к Векшину:

— Так вот, об этом обо всем, товарищ Векшин, ты и расскажи на собрании. Да с фактами в руках, а не вообще... Да расскажи, как ты, коммунист, заместитель председателя колхоза, выполняешь авангардную роль. И тоже на примерах, да с фактами.

Векшин недоуменно заморгал, захлопал веками, — он ничего не понимал из того, что говорил Степочкин. Понял лишь одно: Василия Васильевича, похоже, подменили, перед ним сидел не защитник его интересов, а кто-то другой, но кто — он еще не разобрался.

Да, плохо Петр Ильич знал Степочкина. Василий Васильевич, как хорошо смазанный флюгер, который бесшумно поворачивается туда, откуда дует ветер, изменил направление. Уже с бюро парткома, на котором рассматривалось дело председателя колхоза «Большие Поляны», он многое вынес. Во всяком случае, понял, что песенка Пастухова спета, за него дальше держаться нельзя, — Семен Поликарпович наверняка полетит с той горы, на которую забрался, и как бы он не утянул Степочкина за собой. И он не замедлил перестроиться, перестал ходить за советами к Пастухову, стал всюду — на бюро, на совещаниях — восхвалять Акимова, упоминать его имя к месту и не к месту, как руководителя, у которого есть чему поучиться.

Векшин ушел от Степочкина в тяжелом недоумении, так и не добившись того, зачем приходил.

На собрание явились все коммунисты колхоза, не пришла только Евдокия Ивановна Уфимцева, мать председателя, — ей нездоровилось последнее время.

Когда Уфимцев вернулся с обеда, кабинет уже был заполнен людьми, рассевшимися на стульях, собранных со всей конторы. Он пристроился возле окна, рядом с Никитой Сафоновым, своим квартирохозяином. К Степочкину, сидевшему впереди, он не подошел, хотя тот и улыбнулся ему, кивнул головой.

Открыв собрание, Стенникова предложила почтить вставанием память Трофима Михайловича Позднина. Уфимцев, встав, окинул взглядом опущенные в скорби головы коммунистов и обнаружил среди них большинство седых или начинающих седеть. И мысли о будущем, о кадрах колхоза, о молодежи, которая не хочет оставаться в селе, овладели им...

Доклад Стенниковой продолжался недолго. Говорила она больше о делах хозяйственных, и это понятно: они больше всего интересовали коммунистов. Но когда заговорила о так называемом деле Уфимцева, он насторожился, не удержался, посмотрел на Степочкина, уткнувшегося в лежавшие перед ним бумаги. Стенникова рассказала коммунистам, что обвинение председателя в аморальных поступках не подтвердилось, но он получил выговор за недисциплинированность.

Анна Ивановна не могла умолчать об отношениях двух коммунистов — председателя и его заместителя.

— Недопустимо, чтобы коммунист, заместитель председателя правления, противопоставлял себя не только председателю, но и решениям правления. Для подрыва авторитета председателя он пытался дезинформировать колхозников о положении в колхозе, настраивать их против председателя, приписывать ему вымышленные поступки. Векшин, с помощью Тетеркина и других лиц, недовольных новыми порядками в колхозе, сфабриковал кляузу на Уфимцева. К сожалению, их выдумку поддержал присутствующий сегодня на собрании товарищ Степочкин.

Уфимцев видел, как Степочкин, кисло улыбнувшись, помотал недовольно головой и что-то записал на листке.

Когда доклад закончился, первым попросил слово Первушин.

— Я хотел бы внести предложение в порядке ведения собрания, — начал он. — В докладе много говорилось о Векшине. Думаю, если собрание займется Векшиным, мы уйдем в сторону от главного, от того, что в первую очередь интересует нас: дела колхоза, его перспективы. Считал бы правильным выделить вопрос о Векшине в повестку дня следующего собрания.

Векшин рассерженно вскочил с места, крикнул Первушину — зло, захлебываясь словами:

— Рано еще тебе давать указания, поработай в колхозе с мое, может, тогда и заимеешь право... Посмотрим, что еще ЦК скажет на письмо, дождемся ответа, вот тогда и узнаем, кто клеветник и подстрекатель, а кто за правду борется, интересы колхозников защищает.

— Ну что же, если есть такое письмо, давайте дождемся ответа, обсудим письмо и одновременно поведение Векшина, — предложил Первушин.

— Правильно, — поддержала тетя Соня. — Ставьте на голосование.

Проголосовали, собрание согласилось с предложением Первушина.

— А теперь разрешите сказать по существу отчетного доклада.

И Первушин, покритиковав прежнюю практику работы в животноводстве колхоза, сел на своего любимого конька — внедрение племенного скота на фермы. Уфимцев слушал его и думал, как еще много предстоит им сделать, — они только чуть тронулись с места, а впереди необъятное поле дел и забот.

За Первушиным слово взял Никита Сафонов, потом тетя Соня, Ерыкалов из Шалашей, шофер Лапшин, Василий Степанович Микешин — и все они, критикуя недостатки, говорили о будущем: коммунисты увидели перспективу колхоза.

Последним слово взял Степочкин. Он долго и монотонно читал свою речь, написанную на десятке страниц, составленную из передовиц «Правды» и газетных статей по итогам октябрьского Пленума, бичевал недостатки, отмеченные центральной печатью. Лишь под конец, отвлекшись от текста, сказал:

— Тут правильно меня критиковали в докладе. Да, я виноват перед коммунистами, доверился Векшину, не допустил у вас разбора дела Уфимцева, и партком меня в этом поправил. И со своей стороны считаю, коммунисты правильно решили: обсудить надо Векшина, ударить по рукам клеветника, чтобы неповадно было ему в другой раз заниматься такими грязными делами.

Уфимцев, услышав такое от Степочкина, даже растерялся. Он знал его как человека льстивого и угодливого перед начальством, грубого и формалиста с подчиненными и предполагал, что он и сегодня обрушится на него и на Стенникову, будет защищать Векшина. А когда подумал, чуть не расхохотался: да это тот же Степочкин, только в другой, камуфляжной форме: Векшин засыпался, стал опасен, значит, вали его, топи глубже, чтобы самому выйти сухим из воды...

Секретарем вновь избрали Стенникову

Вот и пришли праздничные дни ноября.

Три дня не утихали в селе песни, три дня ревели гармони, шныряли со двора во двор проворные бабы.