Василий Ганибесов - Эскадрон комиссаров

На привале в деревне Ковалев дремал больше всех, он едва держался на ногах. Голова налилась тяжелой мутью, и он едва различал присутствующих. Военком заметил это и приказал ему, расседлав коня, остаться здесь, дожидаясь возвращения взвода.

Ковалев неподчиняющимися руками опустил подпруги, стащил седло, растрензелил Буяна и, едва добравшись до телеги под навесом, плюхнулся на нее камнем. Уже засыпая, Илья слышал, как к нему подходили крестьяне, осматривали седло, брошенное под голову; кто-то даже пощупал его суконные брюки, видимо, завидуя их добротности. Черное, глухое покрывало сна закрывало его и от нескромных мужичьих взглядов и от беспокойного всхрапа Буяна.

В следующее воскресенье после смотра социалистического соревнования в эскадроне Смоляк собирал ответную бригаду в город, к халтуринцам, проверить выполнение договора ими. В бригаду вошли Липатов, Кадюков и Карпов.

Николай Хитрович, получивший после болезни отпуск, взял разрешение ехать тоже с ними.

Сразу же с пристани он, прихрамывая еще, пошел с бригадой на завод. Завод в этот день стоял, и они никого из нужных людей в нем не нашли. В завкоме было только двое рабкоров, лепивших стенновку. Они обрадовались красноармейцам и тут же засадили их писать заметки, обещав приклеить их на самое видное место. Быстро набросав приветствие рабочим шефам от бойцов-эскадронцев, Хитрович спросил адрес предзавкома Ширяева и ушел к нему на квартиру.

Ширяев встретил Николая радушно, крикнул жене о самоваре и, усадив гостя, забросал вопросами об эскадроне, командирах, знакомых ему красноармейцах и делах.

— А у нас, знаете, с дисциплинкой неважно, — пожаловался он Николаю. — Выпивки, прогулы, брак прямо замучили. Бьемся сейчас над этим и ячейка, и завком, и комсомол — все... Старых рабочих осталось мало, позабрали на ответственные работы, а завод расширяется...

В комнату с самоваром вошла Наталья Яковлевна, жена Ширяева, и Николаю достаточно было одного взгляда, чтобы у него поплыли в глазах и самовар, и стол, и сам Ширяев. Она походила на Лизу до ноющей боли. Те же под разбросанными изгибами бровей глубокие глаза, те же, при малейшей улыбке открывающие гребенчатую белизну зубов, губы. Чтобы не выдать себя, Хитрович уткнулся в стакан и крутил в нем ложечкой, пока он не остыл совсем и Наталья Яковлевна не отобрала у него, чтобы налить горячего.

— Я пойду... Завтра утром... — заторопился Николай и, не глядя на них, наскоро распростился.

От Ширяева он поспешил в сад, надеясь до кинематографа встретить там Лизу. Хитрович безрезультатно обошел все аллеи и устало плюхнулся на первую попавшуюся скамейку. Перед ним тянулись праздные группы гуляющих. Девушки кокетничали, бантиком складывали до черноты вымазанные губки, играли выдрессированными бровями и говорили: «Чьто? Чьто?» — сильно ударяя на «ч», что должно было означать культурность и начитанность. Парни в огромных кепках, в едва закрывающих икры ног брюках (видны подвязанные тесемками носки) держатся левой рукой за лацкан пиджака, а правой в такт своей речи размахивают, как адвокаты в старых кинофильмах.

Они плывут мимо Хитровича до конца аллеи. Наступая друг другу на пятки, заворачивают и идут обратно, чтобы в другом конце повернуть снова.

В саду уже сгущались сумерки, когда неожиданно для себя Николай увидал Лизу. Она шла, с первого взгляда не отличаясь от других. Сбоку ее вытанцовывал молодой человек в брюках дудочкой. Николай сразу почувствовал к парню глубокую неприязнь и за брюки дудочкой и за то, что он так развязно держался с Лизой.

Поравнявшись со скамейкой Хитровича, Лиза узнала его и, быстро подойдя, поздоровалась..

— Вы в отпуску? — присаживаясь рядом, спросила она Николая. Парень повертелся перед ними и, засвистав что-то, убежал догонять других.

— На неделю, — взглядывая на нее и краснея, ответил Хитрович.

— У вас там — хорошо. Я с удовольствием прожила бы в Аракчеевке с месяц. У вас там поля и лес и ночи такие теплые.

Он сидел и чувствовал, как у него начинает опять кружиться голова. Ему нужно было что-нибудь ответить, но он не находил слов и, досадуя на себя, боялся, что она уйдет.

— Хотите, пойдем гулять?

— У меня нога... — ответил он, едва сдерживая дрожь.

Она взглянула на него и, видимо, заметила эту неестественную дрожь. По лицу едва уловимо пробежала тень, она слабо улыбнулась. Эта улыбка, обнажившая краешки ее зубов, осталась у ней. Она молча смотрела в его широко открытые, как от испуга, глаза, пугаясь этого взгляда и в то же время не в состоянии оторваться от него.

— Лиза, скоро будет второй сеанс! — крикнул ей с тропинки все тот же молодой человек.

Николай вздрогнул, как будто на него плеснули холодной водою, и, остывая, оглянулся.

— Чьто? Хорошо. Вы не знакомы?

Молодой человек подскочил и, стукнув ляжками, представился. Николай смутился еще более, не зная, куда девать себя, и не понимая, зачем этот человек очутился рядом и расспрашивает, видел, ли он «Двух претендентов».

Они поднялись и, увлекая за собой Хитровича, отправились в кинематограф «ТОР».

Николай смотрел какой-то фильм, слушал болтовню молодого человека, но все это проходило мимо его сознания. Он видел и слышал только Лизу, остальное для него не существовало.

Возвращались из кинематографа вдвоем с Лизой. Пустынные улицы глухо чеканили его шаги, слабый свет электрических фонарей положил на лица странные тени.

Неизвестно почему, она скоро заговорила о любви тоном, который поразил Николая.

— Я была наивна, как мещанка, — говорила она. — Любовь мне казалась чем-то не от мира сего, я ее боялась и одухотворяла. Теперь мне смешно и горько. Это так просто, грубо и мерзко. Видно, конечно, сентиментальное воспитание, но все-таки жаль, что все так грубо, пошло и грязно...

Ошеломленный Хитрович, забыв про ноющую от продолжительной ходьбы ногу, шагал, будто постепенно погружаясь в ледяную воду.

«Что это? Что это такое? Это она?» — Он украдкой взглянул на нее, тихо идущую рядом.

Она смотрела вдоль улицы, и он не мог и боялся взглянуть ей в глаза. На ее лице блуждала улыбка грусти и сожаления о чем-то потерянном, что было бесконечно дорогим и близким.

У ворот дома она оглянулась на Николая, опять слабо улыбнувшись.

— Прощайте. Завтра вы не будете? Хорошо. Тогда там же, в три часа.

Ему хотелось поцеловать ее, и это, по-видимому, можно было, но он не мог. У него не хватало для этого силы, он увидел, что она не та Лиза, какою он представлял ее себе, и эта отчужденность мешала ему и отпугивала. С нестерпимой яростью узнавал он в той Лизе обыкновенную мещаночку.

На следующий день он отказался идти с Липатовым на завод, объяснив ему, что нога заныла и до обеда он ходить не в состоянии.