Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице

— О чем говорим? — Я пристально посмотрел на нее. И вдруг столько неприязни увидал в ее глазах, что невольно отвернулся и в горестном раздумье застучал пальцами о край стола.

— Ну что ж, — подымаясь, сказал Валерий, — но баловать товарища Кунгурова мы все же не будем. Пусть чувствует дистанцию. Лиля, позвони ему. Скажи, что я прошу подготовить внутреннее соглашение на три пятых мне. Если спросит, где я, скажи — в горкоме.

Невестка томно подошла к телефону. Набрала номер и вежливо-официальным тоном сказала:

— Попросите, пожалуйста, товарища Кунгурова... Нет? А когда будет? Не знаете? Не приходил? Тогда будьте любезны, передайте ему, чтобы он позвонил Валерию Олеговичу. — Она положила трубку. — Его нет дома и не было.

— Он, наверно, остался у Табакова, — сказал я.

— Лиля, позвони Табакову.

— Надо ли? — капризно спросила она.

— Надо. Я не люблю неоконченных дел.

— Номер? — посмотрела на меня невестка.

Я назвал.

— Добрый день, — уже другим, приветливым, даже обаятельным голосом сказала она, — это звонят из квартиры Трофимова. Скажите, пожалуйста, у вас нет Кунгурова? Что? Увезли в больницу?..

Я вырвал у нее трубку.

— Владислав, это я! Что с Игорем?

— Сердце. Ночью прижало. Я вызвал «неотложку». Сделали укол и увезли.

— Как его состояние? Ты звонил?

— Да, неважное.

— В какой он больнице?

— В первой. Вот, запиши номер справочного.

Я записал.

— Давай съездим, — сказал я.

— Не смогу. Мне тяжело. Я ведь всю ночь не спал. Да и какой смысл? Он без сознания. Ты позвони.

Но я не стал звонить. Поехал.

Меня сразу же к нему пропустили, потому что никого из родных и близких у него не было.

Он лежал в коридоре, громадный, тяжело хрипевший, с сизым лицом, с открытой грудью, поросшей серым волосом. Я наклонился над ним.

— Игорь! — позвал я его. Но он не отозвался. Даже веки у него не дрогнули. Тогда я тронул его рукой. Но он и тут не отозвался. «Почему нет врача?» — в растерянности подумал я и оглянулся.

Весь коридор был заполнен кроватями с больными. Как потом я узнал, свирепствовал какой-то азиатский грипп и у многих сердца не выдерживали. «Но почему все же никого нет?» — уже возмущенно подумал я и направился в комнату врачей.

Шел мимо больных, невольно бросая на них взгляды: кто спал, кто стонал, кто бредил, кто громко разговаривал с соседом. Густой, смрадный воздух стоял в коридоре. И я старался им меньше дышать.

Врач сидел в своем кабинете, говорил по телефону. Он был молод, и мне почему-то подумалось, что он занят пустым разговором. Я встал возле стола, от нетерпения переминаясь с ноги на ногу. Взглянув на меня, он прикрыл трубку рукой и спросил, что мне надо. Я сказал про Игоря, что ему очень плохо, что надо к нему подойти.

— Ему уже ничем не поможешь, — ответил врач. — Я вас специально пропустил, чтобы вы могли побыть возле него последние минуты. Идите, не теряйте времени.

И я побежал обратно мимо кроватей, мимо больных.

На этот раз возле постели Игоря были сестра и санитар. Они собирались его куда-то перевозить. И я подумал: «В палату». Но санитар натянул ему на голову одеяло, закрыл лицо.

— Зачем? — вскричал я и откинул край одеяла.

Большелобое, с коротким носом, с чуть приоткрытыми губами, сизо-темное лицо Игоря было мертво.

Смерть Игоря Кунгурова потрясла меня. Долго бездумно я ходил по улицам, шел набережной, глядел на бесконечный бег воды, вечное небо. Тоска загоняла меня в рюмочные, и я пил, поминая Игоря. И с горечью думал о себе, о Табакове и о других таких же, как мы... Прокладывали путь, не жалели себя, а теперь — еще живые, а уже не нужны...

— Он умер! — позвонил я Табакову.

— Я так и думал, что он не выкарабкается, — спокойно ответил Табаков. У него даже голос не дрогнул. А я стоял в телефонной будке, и слезы жгли мне глаза. — При его комплекции нельзя было так много пить.

— Он не от этого умер. Он не мог больше так жить.

— Да нет, если бы не дожал бутылку рома, а она была почти целая, то еще пожил бы...

— А я тебе говорю, что он умер не от этого. Ведь его живого сделали ненужным. Понимаешь?

— Да нет...

Я повесил трубку. Не мог слышать его спокойный голос. Он не сказал ни одного участливого слова, не пожалел. А мне было тяжело. Очень тяжело. Хотелось хоть с кем-нибудь поговорить. И я зашел в чебуречную. Но тут же и вышел. Это было совсем не то место: с очередью за чебуреками, гулом голосов, запахом пережаренного масла. И опять ходил по улицам, думая о Кунгурове. И невольно вспоминались изыскания. На Колыме моя палатка стояла на берегу «Озера Джека Лондона». Было там еще «Озеро танцующих хариусов»...

— Ну что? — спросил меня Валерий, когда я пришел домой.

— Он умер.

— Та-ак... Ну что ж, жаль, конечно, но уж тут, как говорится, и медицина бессильна. — Он сел в кресло, закурил. — Придется тебе почитать его материалы. Там есть кое-какие технические термины, так ты на полях сделай разъяснения.

— Значит, ты книгу будешь делать? — спросил я. Мне почему-то подумалось, что смерть Игоря может помешать этому.

— Обязательно. У него родные или близкие есть?

— Никого. — Валерий помолчал.

— Тогда я ее посвящу ему, — сказал он.

— Это хорошо... только разве можно, если и его имя будет стоять на обложке?

— А его имени не будет.

— То есть как это?

— Если у него никого нет, тогда я буду ее автором.

— Как же так можно?

— Ну а как же еще-то? Или тебе две пятых отдать?

— Мне не надо. Но и ты не должен брать!

— Не понял.

— Я говорю — и ты не должен брать!

— Слушай, ну что ты лезешь не в свое дело? Ну чего тебе надо от меня?

— Порядочности! — крикнул я. — Порядочности! — и ушел к себе, не в состоянии с ним разговаривать. Было тяжело и мерзко.

— Вот, забирай эту макулатуру к чертовой матери! Ты этого хотел? Чтобы книга Кунгурова не вышла, этого? Ты добился! — с этими словами Валерий бросил мне на стол папки с материалами Игоря Кунгурова и ушел.

Долго я сидел подавленный и безучастный ко всему. Слышал, как за ужином звенели посудой, о чем-то негромко переговаривались, будто в доме находился больной. Меня к столу не звали, да я бы и не пошел.

Машинально, не зная зачем, развязал я одну из папок Кунгурова. В ней были письма, помеченные тысяча девятьсот тридцать пятым годом. Я начал их читать. Постепенно от письма к письму стала вырисовываться общая картина экспедиции. Это было в дальневосточной тайге, на одном из участков нынешнего БАМа. Я читал и видел тайгу с ее буреломами и марями, реку с перекатами и завалами, эвенкийские стойбища, оленей, видел сотрудников экспедиции, рабочих. И как жили они, и как работали, прорубаясь сквозь тайгу. И не заметил, как прочитал более двух десятков писем, рассказавших о той далекой экспедиции. Дальше шли письма о другой экспедиции, уже в Заполярье. И перед глазами вставала суровая природа тундры, и видны были люди и их дела.