Сергей Воронин - Встреча на деревенской улице

Она набрала номер и, заранее улыбаясь, поглядывая на меня, ждала, когда снимут трубку.

— Митя? Здравствуй, Митя! Это тетя Аня звонит. Ты знаешь, мы ведь переехали на новую квартиру. И вот все, и я, и дядя Ваня, и Вася с Надей, зовем, приглашаем тебя и Ирочку, и Ниночку с Борей к нам на новоселье, к шести часам. Вот, запиши адрес, улица... — Она замолчала, улыбка медленно сошла с ее открытого, круглого лица. — Но ведь что ж тут плохого?.. — сказала она и в растерянности поглядела на нас. Пожала плечами. Положила трубку. — Накричал на меня... Говорит, пир во время чумы затеваете... Не знаю, за что уж он так на меня. Ведь я по-хорошему...

— Ужасный человек, ужасный! И чего Ирина нашла в нем хорошего? Вот так всю жизнь и будет мучиться, — вздыхая, сказала Клава.

— С ним что-то происходит, — сказал я, — сегодня звонил ему. Какой-то раздраженный он, не стал со мной и говорить. Так что не обращай, Анна, внимания...

— Как же не обращай, когда...

— Бедная Ирина... Бедная девочка.

После разговора с Дмитрием Анна как-то сразу сникла и вскоре стала собираться домой.

— До свидания, Олег. Уж хоть вы-то приходите. Клава, пожалуйста. И чтоб Валерик с Лилечкой...

— Ой, Аня, я совсем и забыла! Ведь у Валерия завтра собрание. Он не сможет. А Лиля без него вряд ли пойдет, — сказала Клава.

Анна огорченно вздохнула и жалко улыбнулась.

— Уж так хотелось, чтоб все были. Собрались бы все родные, как хорошо!.. Ну что ж, ну вы-то приходите.

Она ласково посмотрела на меня и Клаву, попрощалась и ушла.

— Какая все же она молодец! — сказала Клава. — Все на ней держится. Если б не она, ни за что бы ее ребята не получили высшего образования.

— Но ведь и Иван Степанович не был в стороне, — сказал я.

— Только что не был. А много ли проку от него? Малограмотный слесарь.

— Высокоразрядный слесарь, мастер своего дела. Орденоносец.

— Какое это может иметь значение? Если бы не Анна, с ее энергией, упорством дать детям образование, они были бы такими же слесарями, как и сам Иван!

— А что ж в этом плохого, если бы стали такими?

— Ну у тебя и понятие о жизни! Действительно, в каком ты веке живешь? Теперь мне совершенно ясно, почему у тебя с Валерой нет контакта.

— Послушай, откуда у тебя все это? Если говорить твоим языком, ведь ты же рядовая служащая, кассир. Откуда у тебя такое пренебрежительное отношение к рабочему человеку?

— Ну знаешь, задавать такие вопросы... Нет, с тобой невозможно говорить! Ты действительно безнадежно отстал от жизни!

— Это тебе Валерий сказал?

— Какая разница, кто мне сказал! — Она повернулась и ушла.

Как немой укор, лежали на моем столе папки с материалами Кунгурова. Может, и правда не следовало мне влезать в дела Валерия. Пусть бы занимался этими материалами как хотел. Зато вышла бы книга. И мечта Кунгурова сбылась бы. А теперь только я буду виноват, если книга никогда не будет напечатана. Только я.

Пришел Валерий и сразу же сел к телефону. Кому-то звонил, кто-то звонил ему. Во всех разговорах речь шла о предстоящем собрании.

— А я тебе еще раз говорю, — доносился до меня голос Валерия, — ни в коем случае нельзя допускать расширения списка. Как только его зачитают, так сразу же ты должен крикнуть с места: «Подвести черту!» Это тебе поручается. Ясно?

Минуты две тишины, и снова разговор, но уже с кем-то другим.

— Слушай, старик, ты скажи своим ребятам, чтобы все пришли. Да-да, каждый голос будет на счету. И чтоб не пили. Ну, ясно, ясно. Вот сделаешь, как я прошу, тогда и получишь. А когда я не держал свое слово? Ну, будь! И сразу же звонок еще кому-то.

— Да, я поручил ему. Это он сделает. Точно. На всякий случай, если мало ли что, крикнешь ты. Да-да, только и всего. Чтоб не расширяли список. Договорились.

Несколько минут тишины. Звонок.

— Да-да, я говорил с ним. Ломается, но я от вашего имени обещал ему поддержку. Если что узнаю, сразу же позвоню.

Пауза, и опять телефонный звонок.

— Нет, он пока еще не звонил. Не знаю... А что Гелий? Да? Откуда это известно? Ну, конечно... Да, это верно! Надо бы не только на партгруппе, но и на самом собрании ввести открытое голосование. Ну, конечно, демократия... Да-да...

До самой ночи работал телефон и не отходил от него Валерий. И хоть бы слово сказал о литературе, о книгах. Нет. И хотя я не очень-то старался вникать в суть разговоров, но было ясно: идет борьба и Валерий прилагает все силы, чтобы выйти из нее победителем. И непонятно мне было, для чего это, зачем, если есть только одно назначение у писателя — создавать книги.

Хотя ночь прошла и спокойно, но спал я плохо и проснулся с тяжелой головой. Лежал и не торопился вставать. Слышал, как убежал в школу Николка, как, раздраженно что-то ответив матери, ушел Валерий, а немного спустя и невестка, предварительно кому-то позвонив. Потом стукнула входная дверь за Клавой. Тогда я встал. Умылся. Попил чаю. Хотел было позвонить Ирине — пойдет ли она на новоселье, но вспомнил вчерашний разговор Анны с Дмитрием и не стал звонить. Несколько раз спрашивали по телефону Валерия. Я отвечал, что его нет дома. Потом позвонил сам Валерий, спросил, не звонил ля кто. Я ответил — звонили.

— Кто?

— Не знаю.

— Так надо было спросить! — раздраженно сказал он и тут же положил трубку.

Я еле дождался двух, чтобы поехать на выставку. Туда явился без пятнадцати три и опоздал. Оказывается, выставка была открыта в два.

— Как же это получилось? — спросил я у Викторова, ожидавшего меня у входа в музей.

— А черт его знает, ерунда какая-то. Не могли согласовать в инстанциях час открытия. Многие опоздали. Ну, да ладно. Идемте.

И мы пошли в выставочный зал «Современника». Он был не так уж велик, этот зал, и не так уж много было картин в нем.

— Выставкой порядочно снял, — как бы догадавшись о моем первом впечатлении, сказал Викторов.

— Слушай, старик, — неожиданно остановил Викторова какой-то бородач, — а ты ничего оторвал ветерана, — и внимательно взглянул на меня. — Он, что ли?

— Он, — ответил Викторов. — Тебе как, ничего?

— Ничего, ничего. Есть экспрессия. Крепко.

— Ну, спасибо. А как выставка?

— Не очень. Но кое-что любопытное есть. А вообще-то, сам знаешь.

— Да, это верно, — понимающе ответил Викторов к пошел дальше. Я за ним.

— Ну, вот и наш портрет, — сказал он. Так и сказал: «Наш» — и ревниво оглядел стоявших перед картиной людей. И во взгляде его было: как они? что? нравится, не нравится?

Портрет висел на хорошо освещенном месте. И неожиданно мною овладело волнение, будто и я, вместе с художником, ответствен за эту работу. Кто-то громко произнес: «Ветеран БАМа» — и назвал мою фамилию. И мне стало так неловко, что я тут же отошел в сторону, боясь, как бы не узнали меня по портрету. Что-что, а к такому вниманию у меня никогда привычки не было.