Степан Сухачевский - У Белого Яра

Постников не заставил себя ждать, стал рассказывать с явной охотой, смакуя жуткие подробности пыток.

— Господа! Считаю долгом предупредить: это абсолютная тайна! Надеюсь, вы догадываетесь о последствиях, которые постигнут того, кто окажется невоздержанным на язык? Ха-ха!..

Начальник контрразведки сделал выразительный жест вокруг шеи. Никто не отозвался на его нервический смех. Гости сидели смущенные, только Тегерсен пьяно ухмылялся.

— Господин Постников! — прервал молчание Балакшин. — Мы терпим большие убытки. В уезде появилась банда Пичугина...

— Ах, партизаны!.. Ну, это в компетенции коменданта города. — Постников кивнул в сторону Грабчика, задыхавшегося от чрезмерно выпитого вина. Балакшин повернулся к Грабчику.

— Господин поручик!

Словно боясь, что его не станут слушать, Балакшин заговорил быстро, глотая окончания слов... В деревне Расковалово Пичугина удалось схватить, но беднота освободила его; устроила самосуд над кулаком Силантием-Иудой, повесила его в часовне. Молва об этом разнеслась по всему уезду, в деревнях стихийно начались крестьянские бунты. Богатые мужики вынуждены бежать, скрываться.

Грабчик нетерпеливо постукивал вилкой по фарфоровому блюду с жирным холодцом.

— Об этом нам известно! — раздраженно прервал он Балакшина. — Могу сообщить больше: Пичугин сумел доставить из Ялуторовска оружие, а заодно привез и комиссара Скрябина. Отряд его базируется в селе... э-э запамятовал...

— Усть-Суерской, — подсказал Менщиков.

— ...да, в Усть-Суерской. Но, позвольте, откуда у вас эти сведения?

— Господин поручик, — вкрадчиво заговорил Бакланов, — Менщиков мой старый приятель по торговле. Он из Белозерской, где у него дом и магазин. Сейчас у него скрывается его закадычный дружок Худяков из Усть-Суерской. За его добропорядочность я ручаюсь. Худяков — владелец крупной заимки...

— Чудесно! — воскликнул Грабчик. — Господин Менщиков, вы нам должны оказать важную услугу...

Менщиков в замешательстве пробормотал что-то невнятное.

— Скоро будет создан отряд добровольцев, и вы, господин Менщиков, поможете нам нанести удар по партизанам, а самого Пичугина заманить в ловушку... Начальником отряда назначается сын господина Бакланова...

Бакланов вскочил, как-то боком пробежал вокруг стола и подобострастно замер около коменданта города.

— Господин поручик, я счастлив!.. Польщен столь высокой честью. Позвольте... чем могу...

Из кармана пиджака он достал чековую книжку и стал быстро писать. Оторвав листок, протянул его Грабчику.

— Что это?

— Чек на предъявителя... Жертвую десять тысяч на экспедицию наших спасителей.

Комендант жадно схватил чек, с опаской покосившись на Постникова.

— Господа, сей благородный поступок достоин подражания...

— Позвольте и мне внести скромную лепту! — крикнул Балакшин и неловко полез толстыми пальцами, унизанными дорогими перстнями, в узкий кармашек жилета. — Вот чек на тридцать тысяч...

— Мой фирма жертвует пятьдесят тысяч! — надменно произнес Тегерсен.

Комендант торопливо взял чеки, сунул их в верхний карман кителя, схватил графин водки и, налив полный стакан, крикнул:

— За успех экспедиции против партизан!

Грабчик рывком поднял стакан, отпил глоток и вдруг плашмя рухнул на пол. Падая, судорожно схватился за край скатерти, стянул ее со стола. Раздался звон разбитой посуды.

В первое мгновенье все стояли недвижно, ошеломленные. И тем удивительнее было поведение Постникова: не спеша, он склонился над Грабчиком, расстегнул ему ворот кителя, долго нащупывал пульс. Поднявшись, спокойно сказал:

— Ничего страшного, господа! Поручик страдает эпилепсией... Есть в доме телефон? Нужно срочно вызвать врача.

Балакшин заметил, как начальник разведки, оказывая помощь Грабчику, с ловкостью опытного вора вытащил у того из кармана кителя скомканные чеки.

Неспокойно стало в уезде.

В бору под Курганом появилась банда Гришки Кокарева. Над глухими лесными деревушками зловеще заполыхали ночные зарева, истошно заголосили крестьянки у пепелищ.

Но еще страшнее другая беда — в городе спешно формировались карательные отряды. Во главе их стали белые офицеры, сынки курганских купцов. Словно шакалья стая, врывались в деревни каратели. На глазах у стариков и детей пьяные офицеры нещадно пороли всех, кто считался на деревне красным. Звенели шомпола. Свистели нагайки. Медленно таяла соль в кровоточащих ранах.

А за околицей расстреливали большевиков. Матери и жены в отчаянии валялись в дорожной пыли. В ответ на мольбы офицеры тыкали в лица женщин лакированные сапоги в серебряных шпорах.

Хмурились мужицкие лица. В суровом молчании росла злоба. По ночам все чаще звучали выстрелы, карателей всюду подстерегала меткая пуля народных мстителей.

Заброшенными проселочными дорогами и лесными трущобами тайно пробирались семьи партизан на Ялуторовск, Тюмень, Екатеринбург — туда, где была советская власть. А партизаны уходили в долину Тобола — на Белозерское, Памятное, Усть-Суерское, куда еще не ступила нога карателей.

То был вольный партизанский край.

Центром его стало волостное село Усть-Суерское. Стоит оно в степи, на взгорье; его издали огибает протекающий стороной Тобол. Левый берег реки пологий, и низинные места заливают вешние воды, образуя гнилые болотца, покрытые чахлой растительностью. Зато правый берег, крутой и обрывистый, густо порос тальником, за ним пестрыми островками виднеются березовые перелески; привольно раскинулись хлебные нивы. Благодатный край, богатый и пашней, и лугами, и пастбищами!

В старину в Усть-Суерской был «город лежачий, в столбах, а при нем одна башня проезжая, да бастион, да еще рогатки и ров». Когда-то в здешних местах бродили орды кочевников, делавшие набеги на первых русских поселенцев. Над степью тревожно гудел набат. С полей, вооружившись палками и косами, бежали мужики в посконных рубахах, чтобы спасти избы от разора и уберечь скот от угона. Страшен народ в гневе. Враг в панике отступал за Тобол, устилая свой позорный путь горами-трупов. Жаркое солнце сушило кости, не преданные земле; их мыли дожди, ветер разносил по степи смрадный прах. И поныне близ Усть-Суерки стоят «мамаевы курганы» — немые памятники кровавых сеч в старину.

Лихое то время будто снова вернулось в долину Тобола.

Внешне деревеньки выглядели мирно. На косогоре одиноко высится крылатая мельница-ветряк; в поскотине лениво бродят стада коров, гулко постукивают ботала стреноженных лошадей; у камышового озерка босоногая девчонка с хворостинкой в руке пасет желтый гусиный выводок, а в голубом небе кружится коршун, высматривающий добычу.