Роман Солнцев - Красная лошадь на зеленых холмах

Алмаз старался не смотреть в глаза девушкам. Зачем? У каждого своя судьба. Они хорошие. И пусть. Он их очень уважает. Он видел в поездке, какие они славные. Он им благодарен: им понравилась его мама… им, современным девчонкам.

— Я хочу тост поднять за Азу, — сказала Таня, сияя глазами. — Будь счастлива, подружка… и я искренне тебе завидую… и желаю всего-всего.

Она поцеловала невесту, вернулась на свое место и долго сидела, опустив голову, пока снова не стала строгой и спокойной.

«Неужели Путятин ее бросил? — поразился Алмаз, жалея и радуясь чему-то. — Он ее недостоин! Или я ничего не понимаю…»

На гладком, ласковом лице Алексея трудно было что-нибудь прочитать.

Потом встал Сафа Кирамович.

Он широко улыбнулся, образовав на щеках бугорки, как у хомяка, его красивые, ослепительные глаза округлились.

— Я рад, что моя дочь выходит замуж за такого достойного парня. Из такой прекрасной бригады. Из такой замечательной организации. Давно бы пора нам, старым соперникам, породниться.

Он не смотрел на Горяева, но ясно было, кому он говорит эти слова.

— Есть нечто превыше, так сказать, наших личных страстей, нашей личной славы, наших личных успехов… Раньше, товарищи, — без перехода, чтобы как-то завуалировать предыдущие слова, продолжал Сафа Кирамов, — раньше они бы поженились, не зная друг друга, их бы записал в книгу мулла и отпел муэдзин… и свадьба была бы без вина, без песен, ибо тогда жизнь у народа была трагическая. А сейчас мы рады, что так светло на нашей свадьбе. Эти стены выложены. моей дочерью и ее подругами… Дочь моя! Пусть твоя жизнь будет прекрасна! Бахетле бул!.. Здесь люди самых разных национальностей. Очень удивительно пела твоя сестра, Алеша. Но и мы споем свадебную. Эни, башла! (Мать, начинай!)

Мать Азы, тихая, увядшая женщина с коричневыми глазами, кивнула и покорно, еле слышно запела, и ей подпевали девушки-татарки из бригады Наташи и три шофера-татарина из ахмедовской бригады:

— Переведу, — поднял руку седой Сафа. — В этой народной песне говорится — я очень коротко: «Сидите вы рядом… пусть ваши мысли не будут врозь… вы нашли друг друга… пусть будет счастлива ваша свадьба… как вишневая вода ваши лица… блестят глаза… родной стране детей растите, подарите ей богатырей!» Вот что говорится в этой песне… Поднимем тост за новобрачных, за наши две мощные организации, за наш труд! За наши успехи!

Потом встал Горяев. Он негромко пробормотал:

— Не нужно путать разные… не нужно из поцелуев делать пельмени… — Но, преодолевая себя, погасил иронический блеск в глазах, протянул фужер к Сафе Кирамову. — Мы пили за молодых, выпьем за родителей! Я слышал, что механизаторы подарили молодым холодильник, а строители — телевизор. Ну а родители — нет, наверное, большего подарка, чем видеть своих детей красивыми, здоровыми, веселыми…

Энвер нахмурился, минуту молчал.

— Если бы я мог, дорогие мои, ключ прямо сейчас вручить от квартиры. Я поговорю с начальством. Над каждым из нас есть свое начальство. — Энвер усмехнулся. — Как есть над облаками облака. Кучевые облака несут дождь, тень, но над ними еще иногда есть перистые — от слова «перо»… Ну, ладно… Но я прошу вас, если… вам станет трудно, даже очень трудно, все равно не покидайте Каваз! Вы когда-нибудь вспомните эти дни как лучшие в жизни… Эти годы обернутся легендой. За вас и ваших родителей!

Свадьба раскалялась. Молодоженов осыпали крупой и цветами, забыв, что делать это надо было при входе, шелковыми лентами и монетками, причем одна серебряная попала в стакан подбежавшего Карпова, и он чуть себе зубы не поломал.

Вносили русские и татарские блюда, острые и пресные, сладкие и соленые, горячие и холодные… И наконец водрузили на столе четыре свадебных балеша — каждый с автомобильное колесо!

Сняли крышки — пар ударил до потолка. Один балеш был сладкий — с изюмом и рисом, два других — с мясом и картошкой, а третий — какой-то особенный, то ли балеш, то ли торт.

Порозовевшая Таня, словно продолжая начатый разговор, неожиданно сказала Алмазу через стол:

— Странную вы сказку рассказали… А может, лучше там взять и сгореть? И вовсе не от жадности… а просто оттого, что красные деревья, красные животные… внутри ночного солнца… а?

Алмаз молчал.

— Старинная сказка-то… — пробормотал он нерешительно. Ему было сейчас не до сказок. — Тогда народ бедный был… и все к золоту сводилось. Чтобы как-то своей земле помочь. Все сказки — про золото и серебро.

— Ну и не надо про золото! Чего оно сегодня тебе, золото? А красная лошадь пусть останется… и красные ворота… А дальше кто-нибудь, может, еще придумает.

Алмаз совершенно не понял, что хотела ему сказать Таня.

— Может быть… — пробормотал Алмаз. И подумал: «Я, наверное, глупый. Таня даже не подозревает… Что мне делать?»

Вера Егоровна прослушала еще одну татарскую песню, улыбнулась:

— Хорошие песни. Вот теперь надо про виноград спеть…

— А уже виноград был, — сказал Сафа, подняв палец. Он, видимо, все запоминал.

— А это друго-ой, друго-ой… Давай, Наташка!

И они начали тонкими бабьими голосами:

Сафа кашлянул и расплылся в улыбке.

А потом грянула музыка.

— Танцуем, танцуем! — начала тормошить народ сестра Путятина. — Расстегните привязные ремни!

Все закружились в розовом зале на черно-красном шахматном полу. Никто не споткнется, гладкий пол, делала белокуровская бригада.

Рядом, в метрах пятидесяти, праздновалась другая свадьба. Там уже давно танцевали. А дальше, в конце зала, шумела третья компания. Скрипки в динамиках выли. Хриплый женский голос страстно шептал непонятные слова.

Все танцевали: Горяев с Верой Егоровной, жених с невестой, Зубов с Наташей, Таня с каким-то пареньком из пресс-центра, все кружились, сидели только Ахмедов и Алмаз. Бригадир, выпив из фужера соды, подмигнул:

— Шипит, как радио, а ничего не говорит… А ты зачем сидишь? Иди прыгай!

Алмаз пожал плечами и пошел в зал, сцепив руки за спиной. Очень ему тоскливо было. Он совсем не выпил водки, не мог пить ее. Да и зачем? В голове было темно, тоска рвала грудь, как будто он уже много выпил. «Неужели потом у всех так, если любовь обманула?..»

Он вспомнил о матери. Если бы она узнала! Он вспомнил, как вечером дома у матери заходил в сад, видел ее зеленые помидоры. Он где-то читал, что если разбросать под кустами помидоров фольгу, они раньше времени краснеют, не только сверху, но и снизу. Видно, солнце отражается от фольги. Шагидуллин, хмуро поводя глазами, стал собирать со стола пустые серебряные обертки от шоколада и конфет. Они хрустели, трещали, он их воровато сгибал и совал в карман пиджака. Он пошлет их маме и напишет, надо их ножницами разрезать на мелкие кусочки и разбросать по грядкам.