Роман Солнцев - Красная лошадь на зеленых холмах

Он шел, касаясь пальцами скользкой холодной стены, розовых квадратиков, и вспоминал прошлый год, когда они лепили эти стены… Вокруг танцевали, мелькали красные и смуглые лица, вправо и влево тянулись по ветру галстуки, вправо и влево порхали платья.

Алмаз медленно брел мимо длинных белых столов, и в уши лезли клочки разговоров:

— А я говорю — спорим! Три поллитра выпью и полчаса буду трезвый, по рельсу пройду…

— Клава-то сегодня… я думала: ничего… а она — ничего!

— Аша! Эчуны гене белясен! (Ешь! Только и знаешь пить.)

— И ты… и ты куда смотрел?! Теперь вот сиди, заткнись салфеткой и переживай чужое счастье!.. Понял?

— Ах, Лизонька, ну пойдемте… Почему вы такая грустная?..

— Мин аны яратмим.

— А что! Я говорю — запросто! Двое ручных часов — припаяли друг к дружке… и тикают! Хоть бы что им! Уметь надо. Это не просто — сунул электрод и отвернул морду.

Алмаз остановился и посмотрел на говоривших. Вдруг странное чувство охватило его. Он ничего не мог себе объяснить. Он вспомнил тот день, слова Белокурова — и увидел лицо, что-то невероятно ему напоминавшее. Это был белобрысый, крепкий с виду парень со светлыми глазами, смотревшими чуть в стороны, как говорится, вразбег. Первой мыслью было: «Нет… такие встречи только в кино бывают…», но его ноги уже вели в эту пьяную компанию, они сидели на стульях вокруг приставного столика, быстро говорил чернявый, а могучий парень со светлыми глазами пьяно и насмешливо слушал его, что-то медленно жевал.

Нагибаясь над компанией, Алмаз улыбнулся, показав черную дырку во рту, внизу слева, и, бледный от волнения, изображая пьяного, сказал:

— Дайте мне г-горсть сахару…

Ему с удивлением подали.

— Вот. А теперь. Ставлю три коньяка — кто из вас, пока лошадь ест эту горсть сахару, успеет приварить подковы к железке.

— Три коньяка? — удивился светлоглазый, продолжая жевать. — Можно и подешевле. Делали. — И боднул подбородком воздух, глядя с любопытством на новичка вверх. — Где коньяк и где лошадь?

— А сможешь? — прищурился Алмаз.

Черный, словно что-то предчувствуя, схватил светлоглазого за плечо, но тот уже успел сыто буркнуть:

— Не беспокойся, пробовал. А ты, может, это… провокатор? Ну и иди на…

— В прошлом году?! — быстро шепнул Шагидуллин, он мгновенно развернулся, кулак не успели поймать — влепил тому в щеку, туда как раз, где у него то ли конфетка была, то ли мясо. Парень слетел со стула. Алмаза сзади схватили и резко вывернули руки, толстомордый вскочил, у него из носа текла кровь… Алмаз хотел плюнуть ему в лицо, но от удара на мгновение ослеп… вырвался, успел увидеть левым глазом, что сцепился именно с толстомордым. Тот ему дал подножку, и Алмаз, перевалившись через стул, грохнулся на каменный пол локтем — острая боль пронизала правую руку. На него навалились, дыша в лицо тяжелым навозным перегаром. Его быстро били кулаками и ботинками в спину, живот, но вдруг отпустили. Он открыл глаза и поднял голову. Глаз заплывал. Гремела музыка. Рядом никого не было. Все танцевали. Сверкала розовая мозаика.

За столом, где сидела компания, было пусто. Наверное, убежали.

Алмаз, скрючившись, стал медленно подниматься. Коленка тоже была ушиблена. Убежали, сволочи! Он хотел сесть на стул, но не смог и снова опустился на пол.

Вдруг увидел — от дальнего стола бежала Таня. Она бежала к нему, расталкивая танцующих, бледная, испуганная.

— Что с тобой, Алмаз? — крикнула она. Подскочила, тяжелые блестящие волосы растрепались, руками его голову обняла и помогла подняться. Шагидуллин взобрался на стул, криво улыбаясь. — Что они с тобой сделали? Что?

Она прижала руку к горлу. Она сама не знала, чего так страшно испугалась. Это было с ней второй раз… а впервые на Новый год, когда он вызвал ее на улицу. Так бывало лишь в детстве, когда снились жуткие сны.

— Ничего… — прошептал Алмаз, шаря руками в воздухе и мутным взглядом обводя зал. Он собрался с силами и встал. — Я им д-дал, Иванова! — Он осторожно прикоснулся к правому глазу — глаз почти не видел, затек кровью, веко вспухло, как вареное яйцо. Гремела, визжала музыка. — Ничего… — прошептал Алмаз и сплюнул. И только тут понял, что рядом — Таня Иванова. — А-а, — сказал он, странно улыбаясь. — Это вы мне шапку прислали… я понял.

Таня медленно дышала, не поднимая глаз. Она снова становилась далекой и строгой.

— Вам лучше, Алмаз?

— Конечно, — сказал он, стараясь встретиться с ней глазами, но она отводила свои. — Идите танцуйте, Таня! А хотите — со мной? Ура!

Стараясь не морщиться, еле держась на ногах, Алмаз обнял ее левой рукой и прошел полкруга до своего стола. Правая рука болела так, словно через нее протаскивали ржавую проволоку.

— Бледный вы какой, — сказала девушка, нахмурясь. — Вот что. Не нужно быть героем. Идемте-ка, сядем.

Алмаз рухнул на стул, стараясь улыбаться. Перед ним все плыло. Таня, увидев, что он теряет сознание, крикнула Ахмедову: «Унесите его!» — и убежала в подсобные комнаты, принесла полотенце, намоченное в холодной воде, а Шагидуллина уже быстро несли, длинного и тяжелого, стараясь закрывать телами, чтобы не расстроить праздника. Его положили в узкой белой комнате на пол, под голову сунули чью-то куртку. Таня сбегала принесла льда из холодильника, завернула в салфетку — и на глаз. Шагидуллин снова зашевелился. Он полежал минуту, видимо пытаясь понять, что с ним, и хотел вставать, но ему не дал бригадир.

— Это я, Ахмедов. Ты почему в праздник дерешься?

Алмаз молчал. Черный здоровый глаз блеснул.

— Рука… — застонал он. — Правая… немножко ударил.

Ахмедов взял мягко и крепко локоть Шагидуллина, тот вскрикнул.

— О-о… — расстроился Ахмедов. — Перелом. О-о!.. Тс. Это надо срочно. Зубов, быстро звони в больницу. Ай-яй-яй, как неосторожно! Зачем дрался? Мне за тебя стыдно.

— Я нашел их, нашел! — закричал, едва не плача, дергаясь на полу, Алмаз. — Я их искал… Я нашел!

Всхлипывая, шмыгая носом, он рассказал. Он им все рассказал… как в прошлом году в день приезда увидел лошадь, приваренную к железной раме, как они с Белокуровым искали этих троих, как он сегодня случайно нашел этого… они убежали.

Ахмедов нахмурился. Таня с жалостью смотрела на синеющую руку Алмаза.

— Ай-яй-яй… — сказал бригадир. — Больничный тебе, конечно, выпишем. Хоть ты и на свадьбе пострадал. Закон обойдем. Ты ведь хорошо негодяя ударил? Крепко?

Ахмедов, нагибаясь, улыбался.

— Да… — прошептал Алмаз. — Юшка пошла у него.

— Значит, пострадал на производстве? Так и запишем. А печенка у тебя цела? Ну-ка, ляг на левый бок. Да-а, здорово они тебя. Ногами. Вот сволочи! Даже у нас, на Кавазе, есть сволочи… что ты поделаешь, а?

Из кармана Алмаза посыпались на пол смятые листочки фольги. Все их увидели и недоуменно переглянулись. Алмаз покраснел, нашарил их на полу рукою и затолкал обратно в карман. И, видя это, никто не стал спрашивать, на что ему эти фантики. Ребенок еще — так наверняка подумали. А он — для помидоров, маме.