Антон Макаренко - Том 2. Марш тридцатого года

Торская. Я постараюсь, Петр Петрович…

Входит Одарюк.

Одарюк. Уже музыку слышно.

Торская. Да ну? (Подходит к двери и слушает.)

Воргунов. Вот еще: эта музыка…

Одарюк. Вы инженер?

Воргунов. Инженер.

Одарюк. Вы будете управлять заводом?

Воргунов. Почти.

Одарюк. А почему станки стоят на дворе и упаковка сорвана? А кто виноват?

Воргунов. Папа с мамой виноваты. Им не нужно было жениться и плодить портачей. Вот. (Вышел.)

Одарюк. Что он, чудак?

Торская. Это Воргунов. Он интересный человек.

Одарюк. Он наш?

Торская. Он должен быть нашим.

Одарюк. Придется в работу брать?

Торская. Ох, трудно его брать в работу!

Вбегает Воробьев.

Воробьев. Идут. Совсем близко. Ездил встречать. Как раз возле парка встретил. Ну и идут, брат, во! В белых костюмах, черт, красота…

Одарюк. Возле парка?

Воробьев. Да уже к лесу подходят, совсем близко.

Одарюк выбежал.

Торская. И Захаров с ними?

Воробьев. А как же, с Верой Донченко рядом. Вера сегодня дежурная.

Торская. А Наташа?

Воробьев. Наташа? Аж страшно. Такая красивая, куда мне! Загорела, глаза, брат, блестят, На меня только так — повела. А Алешка мне кулак показал, так я и уехал.

Торская. Все-таки, что вы будете делать с Наташей?

Воробьев. Вот, брат, Надежда Николаевна, скажи, что делать? Тут, понимаешь, такое дело, хлопцев боимся.

Торская. Отчего?

Воробьев. Хлопцы еще ничего как следует не знают. Из девчат, и то не все. А у нас же любовь, если бы ты знала! А боимся хлопцев, знаешь, аж шкура болит со страху. Жучок, как стал председателем, так сразу Наташу в оборот: ты что это с Петькой романы затеваешь? Я тебя, говорит, с совет командиров выволоку. Вот какое дело…

Торская. Чудаки. Вот я поговорю с Алексеем Степановичем.

Воробьев. Да что ж с того? Товарищ Захаров все равно в совет командиров передадут. Я уже думаю так: у меня и квартира в городе хорошая и все. Скажу Наташе, пускай прямо ко мне переходит.

Торская. Побоится Наташа.

Воробьев. Вот в том-то и дело.

Торская. Да и зачем же ссориться с коммунарами? Они ведь и помогут чем-нибудь.

Воробьев. Да вот же…

Близко взорвался марш оркестра.

Торская. Идут…

Воробьев. Это, значит, из лесу вышли.

Выходят. Сверх спускается Блюм с уборщицами. Услышал музыку и остановился.

Блюм. Ну, доигрались… Разве это коммуна? Это же сумасшедший дом!

1-я уборщица. Так что?

Блюм. А я знаю что? Лечить надо… Ах, ты господи! Подите скорее, уберите там самый маленький класс. А то и трубы некуда будет сложить.

Ушли наверх. Звонок телефона. Со двора входит Одарюк и берет трубку.

Одарюк. Да, коммуна Фрунзе. Что? Два грузовика отправили? А я не знаю… Стойте? Разгрузить? Разгрузить будет кому. Коммунар Одарюк. А я говорю, будет кому. Значит, знаю. Откуда знаю… Вот сейчас двести коммунаров подходят. Ах, коммунары… (Повесил трубку.)

Сверху спускаются Воргунов, Блюм, Троян.

Воргунов. Десять тысяч лет будем жить, а от глупостей не избавимся. Для чего это встречать, парады разные. Приехали — ну и приехали.

Блюм. Нельзя же, Петр Петрович, они же два месяца не были дома. Мы должны же их встретить, посмотреть…

Воргунов. Все равно: если они мне станки поломают, головы пооткручиваю.

Троян. Какая у них музыка… Никогда не работал с молодежью. Интересно.

Блюм. Так интересно, Николай Павлович, знаете, как будто в книжке.

Троян. Жизнь должна быть лучше книжки, Соломон Маркович.

Троян. Я же и говорю: куда там книжки годятся.

Одарюк. Звонили сейчас: два грузовика со станками отправлены.

Воргунов. А не говорили, грузчики поехали?

Одарюк. Грузчиков при станках нет. Спрашивали, кто разгрузит?

Воргунов. Кто же разгрузит?

Одарюк. Я сказал, коммунары подходят.

Воргунов. Коммунары разгрузят? Это «вандереры». Каждый ящик сорок пудов.

Одарюк. Ну, так что ж такое?

Воргунов. Глупости, побьют… Ах, черт!

Вышли. Сверху сбегает Вальченко. На верхней площадке остановились Дмитриевский и Григорьев.

Григорьев. Хозяева приехали, Георгий Васильевич…

Дмитриевский. Да, думали ли когда-нибудь, что будем служить беспризорным? А ведь в самом деле хозяева. Уличные дети, воришки, отбросы — хозяева. а ведь это, собственно говоря, красиво, Игорь Александрович.

Григорьев. Я не такой эстет, чтобы в этом видеть красоту. Ведь их еще нужно переделывать. Перевоспитывать, все-таки это, наверное, звереныши.

Дмитриевский. Ну что ж, переделаем…

Вышли.

Пробежали наружу уборщицы. Марш очень громко у самых дверей. Слышна команда, марш оборвался. Обрывки короткой речи. «Интернационал». Команда: «Под знамя смирно!» Знаменный салют. В тот момент, когда верхушка знамени показывается в дверях, салют прекращается. Команда: «Разойдись!» Шум. В вестибюль входят: Вера Донченко в красной повязке дежурного, держа руку в салюте, за нею со знаменем Гедзь и два коммунара-ассистента с винтовками.

Донченко (опуская руку) . Ой-ой-ой, куда же теперь.

Гедзь. И не прибрали.

Донченко. Подождите здесь, я пойду посмотрю. (Убежала наверх.)

1-й ассистент. И в столовой не убрано.

Гедзь. Честное слово, как им не стыдно?

В двери по два, по три входят коммунары-музыканты с трубами, фанфарами. За ними коммунары.

Отдельные голоса входящих:

— Черт, насилу выбрался, завалили!

— А то инженеры, видел?

— И цветники наши пропали…

— Ого, вот где порядок.

— То станки здоровые.

— А кто это толстый, сердитый такой?

— Ой, Соломон Маркович, плачет, понимаешь.

— Что? И знамени нету места?

— Вот так завод!

— Берите ведра, тряпки!

— Поход продолжается!

— Сейчас пойдем на завод.

— Станки заграничные, видел: Берлин.

— У, Берлин…

— Конечно, Берлин.

— А это знаешь? Универсально-фрезерные.

— Ничего подобного.

— Универсально-фрезерные!

— Поход продолжается, ха-ха!

— А где обоз, не знаешь?

— Я ничего не понимаю.

Шум. Кто-то поет мотив знаменного салюта. Два-три коротких звука в трубу. Неожиданно забил барабан.

Жученко. Что же тут стоять? А где дежурная?