Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

— Зато от очень сытой жизни войны и бывают, вот что! — азартно накинулся на Урфалова Кароли. — Какого им черта нужно было, этим немцам? Голодали они, что ли? А сербам какого черта было в эрцгерцога стрелять? Свинины у них мало было? Сколько угодно!.. И вот потому-то, черт их дери, что сколько угодно всего, войну начали! Как стекольщики делают, когда работы нет? Посылают мальчишек окна в домах поблизости от себя бить, — ясно и просто. А потом хозяева за стекольщиками посылают, — вот тебе мало-мало доход! Понаделали пушек и снарядов чертову уйму, пулеметов, патронов, дирижаблей, дредноутов и черт их знает чего, — надо же их как-то истребить, чтобы новые делать.

— И гораздо лучших систем, — добавил Ливенцев.

— Отцы мои хорошие, дайте и мне сказать по этому поводу, — торжественно посмотрел направо и налево Пернатый, но Переведенов, впившийся глазами в бутылку, из которой пробку выбивал об ладонь Урфалов, разрешающе махнул рукой:

— Поводы-поводы! Что там поводы? Без поводов говори! — и дернулся на месте от нетерпения.

— Кажется мне, насколько я помню, конечно, на «ты» с вами мы не пили, — заметил Пернатый.

— Вот важность какая: не пили! Не пили — сейчас выпьем! — цепко схватил со скамейки первую налитую рюмку Переведенов и хотел было чокнуться с Пернатым, но не был в состоянии дождаться, когда Урфалов нальет его рюмку, широко открыл рот и плеснул в него водку, как в пропасть, а на Пернатого потом только глянул значительно, пожевал слегка губами и потянулся за второй рюмкой.

— Постойте-ка, теперь водка счет любит, — заметил Урфалов. — Этак вы никому не дадите ее и понюхать.

— А что ее нюхать? Нюхать!.. Водку — ее пить, а не нюхать, — успел все-таки схватить еще рюмку штабс-капитан, попорченный «беспорядками» девятьсот пятого года.

— Почему не закусал? — удивилась, глядя на него, дама из Ахалцыха, резавшая в это время длинную вяленую тарань на куски.

— Такие, матушка, не закусывают, а только пьют, — объяснил жене Гусликов. — Пить же он думает на шереметьевский счет, а я по общей раскладке у него из жалованья вычту.

— На-пу-гал!.. Гм… Вот как на-пугал! — закачал одноухой головой Переведенов и нацелился уже было на третью рюмку, но ее перехватил Мазанка и кивнул Кароли:

— А ну-ка, адвокат, — речь!

— Отцы мои добрые, позвольте мне сказать речь…

— Куда тебе против адвоката?! — прикрикнула на Пернатого жена. — Чтобы только меня конфузить!

Но Ливенцеву жаль стало обескураженного старика и хотелось все-таки узнать, что такое не терпится ему сказать, и он крикнул:

— Говорите! Ждем!

Пернатый благодарно наклонил голову в его сторону, слегка поднял рюмку и начал:

— Говорилось тут о войнах, от сытости они или от голода? А по-моему, отцы хорошие, войны заводятся от скуки. Да, от зеленой скуки! Одному если человеку скучно станет, он другому в ухо заехал — вот как будто и поразмялся, а когда миллионам скольким-то там, или даже пусть нескольким десяткам миллионов скучно станет, то уж тут, отцы мои, не иначе как должна начаться война. Так и казаки наши запорожские — сидели-сидели на своих островах за порогами днепровскими, и пили, и ели ничего, да скука одолевала, вот и шли в поход. Многие ведь и не возвращались назад, в гирла днепровские, а головы свои клали где попало, в Туретчине или в Польше, вот почему, отцы хорошие, и говорится: скука смертельная! Вот так и Вильгельма одолевала скука, и поднял Вильгельм войну… И придумал я вот ему какую казнь, отцы родные, когда попадется он нам в плен… Чтобы ему простили войну такую, этой я даже не допускаю мысли. Чтоб его на какой-нибудь остров, подлеца, заточить — это вполне для него были бы пустяки. Нет, его в клетку золотую посадить, — непременно чтоб для него сделать золотую клетку, — и возить по всей России показывать. Вот что с ним надо сделать, отцы хорошие! Пей и ешь, проклятый, а мы на тебя только смотреть будем — вот!

— Загрозил ты ему этим, как же! — выкрикнул Переведенов.

— Мы с вами на «ты» еще не пили, — повернулся к нему Пернатый.

— Вот и выпьем сейчас! Где моя рюмка? — кивнул тот Урфалову, но Урфалов хотел все-таки уяснить, за что же предлагает выпить Пернатый, так и спросил:

— За что же подымаете вы тост?

— За здоровье его императорского величества первый тост! Ура! — приосанясь, крикнул Пернатый.

И под это «ура» выпили по первой, но Вильгельм в золотой клетке — это показалось Кароли очень мечтательным.

— У нас и казанскую богородицу украли, а то чтоб беспрепятственно золотой клетке дали по России прогуливаться! Какой же конвой при этой клетке прикажете держать? Роту при поручике Миткалеве — нельзя: и Вильгельма выпустит и клетку пропьет. Батальон при подполковнике Генкеле — тоже нельзя: Вильгельма своим родственником подменит, и вместо золотой в одну ночь медная клетка появится и будет еще лучше золотой гореть. А золотая очутится в имении под Курманом… Полк с полковником Полетикой тоже нельзя: через день, накажи меня бог, он забудет, при чем и при ком он с полком состоит и какие такие обязанности несет: не то ему походную кухню дали, не то дюжину поросят, — и уж через день у него ни Вильгельма, ни клетки не будет, и стоит ему сказать, что полк за малиной в лес командирован, он скажет: «Разумеется, за малиной… Конечно же, за малиной! А только это я и без вас, красавцы, знаю, черт вас дери, и прошу меня не учить!»

Очень похоже передразнил Кароли Полетику, так что все засмеялись, а дамы захлопали.

Переведенов же сказал:

— Наговорено много, а за что же пить? А пить не за что… А надо уж по третьей… Ну, на-род!

В то же время не нравилось ему, зачем налили стаканчики вина девицам, которые в нем только обмочили губы, и он пробубнил:

— Гм… порча вина, и больше ничего! — и передернулся презрительно раза четыре.

По второй выпили за взятие Перемышля. Переведенов потер липкие ладони и заторопил Урфалова наливать по третьей.

— Вот кому бы с Вильгельмом-то ездить! — кивнул на него поручику Кароли Урфалов и спрятал от него бутылки подальше.

— Гм… чудаки какие! Я тост придумал какой, а они…

— Говорите!

Даже и даме из Ахалцыха захотелось послушать, какой такой тост может сказать этот достаточно странный человек, и она прокричала:

— Пожалост! Пожалост! Мы вам слушали!

— А слушали, так чего вам еще? — вполне невежливо отозвался Переведенов. — Значит, ваше счастье!

— Приличия! Приличия соблюдайте! — покачал головой, глядя на него пристально, Гусликов.

— А в чем же вы тут видите неприличие? — спросил за Переведенова почему-то Мазанка.

В то же время, непонятно для Ливенцева, собрал в какую-то предостерегающую гримасу все свое загорелое долгоносое лицо Кароли; глядя на Мазанку, он вздернул плечами и тут же выкрикнул: