Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

Ливенцев, сидя против Фомки и Яшки на переднем сиденье экипажа, отлично понимал, конечно, что он должен был говорить всякие смешные вещи, рассказывать анекдоты или даже показывать какие-нибудь фокусы, как это отлично умеют делать признанные дамские кавалеры, молодые подпоручики или даже поручики, если они не женаты. Но он вообще плох был насчет анекдотов, и легкие разговоры ему далеко не всегда удавались, — он больше любил слушать, что говорят другие, и теперь надеялся больше на бойкую Фомку, чем на ее сестру.

Они принарядились обе: на них были задорные шляпки, с красной розой у Фомки и с синей у Яшки, новенькие модные, должно быть, жакеты и коричневые лайковые перчатки, и они так ожидающе смотрели на него, когда тронулись лошади, что он понял их: с ними можно было говорить о чем угодно, только не о взятии Перемышля, и он сказал вдруг:

— Вы бывали в Москве?

— А что? В детстве один раз были, — ответила Фомка.

— Там есть одна улица, называется Коровий Брод. Красивенькое название, не так ли?

— О, очень!

— Изволь-ка жить на такой улице! — засмеялась Яшка.

— Даже и сказать кому-нибудь неловко, а? «Живу на Коровьем Броде», — черт знает что! Но если когда-нибудь вам придется все-таки жить на этой улице, говорите: «Живу на Босфоре». Это, представьте, одно и то же!

— Рас-ска-зы-вайте! — вознегодовала Фомка, а Яшка рассмеялась звонко.

— Вот видите, как бывает с правдой: ее всегда принимают за обиду или за шутку, смотря по темпераменту. Между тем Босфор по-гречески значит — Коровий Брод. Это совершенно буквально! Зато красота-то какая: Бо-сфор!

— Нет, вы в самом деле это? Вы не шутите? — спросила Яшка, между тем как Фомка смотрела испытующе.

— Совершенно серьезно! Так иногда можно красиво сказать что-нибудь не совсем даже и удобное для разговора.

— О-о, вы — хитрый! — подняла палец Фомка.

— Если бы я был хитрый, я догадался бы, поступаете вы на курсы сестер милосердия или нет.

— Нет! Теперь во всяком случае нет! — решительно сказала Фомка. — Ведь курсы теперь уже стали длиннее, чем раньше, — несколько месяцев, а война теперь уже скоро окончится.

— Вот как! Почему?

— Ну, конечно, — раз взят Перемышль! — пожала плечами Яшка.

— Так что и вашу будущую судьбу делают события на фронте? — как бы удивился Ливенцев. — Вот как печально! Совсем бы другое дело, если бы вы занялись математикой.

— Ффу! — сказали разом обе сестры. — Женщины — и вдруг… математика!

— Не скажите, иногда бывают женщины-математики.

— Ну, одна там какая-нибудь на сто пятьдесят миллионов! — бурно, как и не ждал Ливенцев, вознегодовала Яшка.

— Просто выродок какой-нибудь, монстр! — скрепила Фомка. — И первостатейный урод при этом!

— Гм… Я вижу, что вас на такой мякине, как математика, не проведешь, — улыбнулся Ливенцев. — Это напоминает мне одни старые стихи… Пришел, видите ли, с двумя девицами молодой человек в зоологический сад, а там, между прочим, огромная клетка с огромными птицами. Естественно, девицам хочется узнать, что за птицы такие.

Ливенцев, окончив чтение стихов, думал, что Фомка и Яшка обидятся, но они довольно весело рассмеялись над явной глупостью каких-то двух девиц, живших в старинное время. Конечно, они-то сами знали, что орлы…

— Орлы бывают даже ручные, если их маленькими поймают, — сказала Фомка.

— Да, папа рассказывал, что на Кавказе где-то, где он в полку служил, были на одном дворе ручной орел и ручной медвежонок, — добавила Яшка.

— Только орел стал все-таки потом драть кур, — припомнила Фомка.

— А медвежонок таскал всякую еду из буфета и все в саду обнес, — припомнила Яшка.

— И орла потом продали персам…

— А медвежонка продали цыганам…

— Ага! Персам, должно быть, для охоты? — думал догадаться Ливенцев. — Хотя охотятся, кажется, только с кречетами, соколами, ястребами, а орлы к этому не так способны.

— Не знаю уж, зачем его персы купили, — не помню… А медвежонка цыгане научают всяким штукам, — сказала Фомка.

— А потом им деньги зарабатывают, — добавила Яшка.

Тема эта насчет орлов, медвежат, собак, на которых потом перешли, и кошек, и даже кроликов оказалась очень богатой, и ее хватило вполне, чтобы нескучно провели время девицы Гусликовы с прапорщиком Ливенцевым, пока доехали, наконец, до Французского кладбища. И Ливенцев провел время не без пользы для себя, потому что узнал, что крольчата бывают очень забавны, а когда сосут свою мамашу, то прибегают ко всяким хитростям и даже опрокидываются очень проворно на спину и подсовываются под нее мордочками, если она лежит на животе. Но больше всего их занимали собаки, особенно фоксы и таксы.

— У меня был фоксик Тилька, — белый; пятна коричневые, — с увлечением рассказывала Яшка. — До чего был умный, необыкновенно! В трамвае ездить с собаками не полагается, но только я в вагон, он за мной — скок! и сел рядом. Кондуктор его гонит, конечно, на остановке его вон выкидывает… Тилька сидит себе на панели. А чуть только трамвай пошел, Тилька стрелой за ним… Скок — и опять он в вагоне. Так еще до одной остановки доедет. Опять его кондуктор выкидывает. Опять он на панели сидит и ждет… Кондуктор звонок дает, трамвай пошел, он — скок! И опять со мной рядом. Так всегда и доедет до места.

И очень лучилась Яшка, вспоминая своего Тильку. Но не хотела отстать от нее Фомка: ей тоже хотелось рассказать о своей таксе Пике.

— У меня была такса Пик, а рядом — Коммерческий сад. И вот раз там пускали ракеты по случаю царского дня. Смотрю, Пик пропал! Искала я его, искала, а он под кровать забился от страха, в самый угол, и там дрожит. «А-а, так ты такой, говорю, трусишка! Хорошо! Я тебя выучу!» И вот я его стала нарочно пугать огнем всяким. Спичку вдруг чиркну в темноте, а сама его злю. «Куси, куси, Пик! Куси!» Он и выучился… Один раз гроза такая была, что мы все глаза зажмуривали, а Пик, чуть только молния блеснет, он сейчас же на окно и ну лаять!.. Пока, конечно, гром не тарарахнет…

— А то вот был еще у меня пудель Джек — черный, стриженый, — спешила рассказать и перебивала Яшка. — Я его часто в угол ставила. Скажешь: «Джек, иди в угол!» Он пойдет, а тут вдруг муха мимо летит. Надо же ее поймать! Он клац зубами — поймал, смотрит, нет ли еще где поблизости мухи, и только потом уж пойдет и станет… А раз колбасы кусок фунта два съел… Была колбаса куплена, на стол положили, пошли, а потом смотрят — нет колбасы. Я к нему: «Ты съел? А ну, признавайся!» А он — никакого внимания, как будто святой какой и отроду ничего скоромного не ел, а только мух одних… Смотрю потом — лужа была на дворе после дождя, и вдруг ее уж нет, высохла… А Джек только усы себе облизывает… Вот только когда мы догадались, что это он колбасу съел, иначе зачем бы ему всю лужу до дна выпивать?