Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Леонтий, Леонтий, шибко боиса меня, — раздался голос Седанки.

Седанка вышел на поляну, жмурясь от солнца, слегка подпираясь палками.

— Что смотришь на меня, думаешь — как это я пришел сюда? Да по очень важному делу пришел. Миронов и Попов приехали! Кончать надо соболевку, Ируха зовет.

Седанка говорил спокойным голосом, но глаза его сияли. Он набил свою ганзу табаком и закурил.

Охотники срубили ясень. Он упал с сухим шелестом, и Леонтий сейчас же заткнул дупло своей курткой; потом разложили костер, куртку отбросили, и дым потянулся в дупло.

Стуча по стволу топором, Леонтий определил длину дупла, прорубил в верхней части отверстие и прикрыл его сеткой. Послышалось ворчание… Гонимый дымом, соболь выскочил наружу и попал в сетку..

— Два дня гонял! — сказал Леонтий, довольный тем, что добыча взята и что он этой зимой совершенно посрамил Хлебникова, утверждавшего, что охота на соболя не дело русского человека.

Для Лэя самым худым человеком был Леонтий. Он во время пантовки причинил ему большой убыток, он ударил его на глазах у всех! Седанка в компании с ним. Хитрый Ван Дун выбрал себе в компанию Леонтия!

Курильщики, приходившие к нему за опиумом, рассказывали про каждый шаг Леонтия и Ван Дуна.

С первым большим снегом Лэй выехал во Владивосток. Су Пу-тин должен был посоветовать, как уничтожить худого человека. Однако разговор с Су Пу-тином принял совершенно неожиданный оттенок.

Су Пу-тин сказал:

— После того как поймали Аджентая, русские сообщили всем про новые правила: теперь для того, чтобы торговать с да-цзы, надо иметь свидетельство. И такое свидетельство может получить всякий.

— И Попов?

— И Попов.

— И Леонтий?

Су Пу-тин кивнул головой.

— Что же мне делать на реке, если придет туда Попов?

Су Пу-тин не ответил.

Лэй отправился в игорный дом. Рядом с домом японец поставил флигель и поселил в нем молодых японок.

Лэй выиграл в кости сто рублей и пошел к японкам.

Но и японки не отвлекли его от неприятных мыслей.

Вернулся он в свою фанзу на Даубихэ, как всегда, в марте.

Когда Ло Юнь узнал о свидетельствах, он стал говорить, что пора бросить реку и возвратиться в Китай.

Он давно уже был недоволен своим положением в компании: он получал совсем мало по сравнению с Лэем, а ведь он первый пришел сюда. Недовольство копилось день за днем.

Крепко в свое время поссорились они из-за Люнголи. Сначала Лэй намеревался оставить Люнголи в фанзе, а потом соблазнился деньгами: знакомый китаец, хозяин Имана, предложил за нее хорошую цену.

— Если хочешь ее купить для себя, — кричал Лэй компаньону, — так покупай! Клади деньги.

— Как это «клади деньги»?! Она столько же твоя, сколько и моя!

Компаньоны подрались. Лэй ловко подножкой поддел своего противника, опрокинул и ударил ногой в лицо.

Вечером они помирились, пили ханшин и ели пельмени из кабанины.

Через неделю приехал иманский джангуйда и увез Люнголи.

— Пора домой, — говорил Ло Юнь, — и так много заработали. Особенно ты…

— Почему я? Ты заработал свою часть!

— Я первый пришел на реку! Разве моя часть должна быть такой?

Они снова поссорились.

Ангиня сидела на канах и слушала, как кричали друг на друга ее мужья.

Вечером, когда Ангиня легла около Лэя, он сказал ей:

— Все понимаю. Несчастный Ло Юнь хочет купить свидетельство и торговать самостоятельно!

Ло Юнь в самом деле хотел торговать самостоятельно. Он думал перебраться на Иман к тому самому джангуйде, который приобрел Люнголи, и перекупить у него женщину и часть реки.

«Разве с Лэем можно о чем-нибудь договориться? Лэй ведь хунху-цзы!»

На следующий день к вечеру Ло Юня не оказалось в фанзе, не оказалось его мешка и ружья. Исчезли нарты и собачья упряжка.

— Хорошо, что он сам ушел, а то я убил бы его, — сказал Лэй. — И так много забот с Леонтием и обманщиком Ван Дуном.

Некоторое время Лэй ждал, что Ван Дун и Леонтий пособолюют и уйдут. Ну, может быть, слегка поторгуют.

Но однажды утром из-за поворота реки появился поезд. Неслись друг за другом нарты. Много нарт. Экспедиция! Ехал Попов, за ним нарты с товарами. Ехал Миронов, за ним нарты с казаками. Миронов думал остаться в тайге на год, может быть на два, и основательно изучить жизнь лесного племени. Казаков прикомандировал к нему губернатор.

Тогда Лэй стал поспешно собираться. Ангиня собралась тоже.

Собаки помчали семью по снежной пелене реки.

Несколько раз Ангиня тревожно спрашивала мужа: куда они едут, Лэй не отвечал. Он смотрел перед собой в бело-синюю даль реки, на горы, которые то сходились, то расходились, и вспоминал, как он пришел сюда много лет назад.

На вторые сутки Лэй остановился в фанзе зверовщика Ли Си-фу. Ли Си-фу жил одиноко, фанза его была мала и грязна. Ангиня приготовляла пищу, кипятила воду, кормила детей. Мужчины ели и пили ханшин. Ангиня тоже пила.

Утром Лэй предупредил жену:

— Тебе собираться не нужно… Оставайся здесь. Всех вас продал. Ли Си-фу будет твоим мужем…

И уехал. Ангиня и мальчики вышли из дверей фанзы. Земля у фанзы была свободна от снега, утоптана и замусорена щепками, новый муж стоял в дверях в грязной куртке и курил ганзу.

В течение ряда лет Алексей Иванович привозил на своей «Красавице» доброкачественные товары и продавал их дешевле Винтера и других купцов. Он приобрел обширную клиентуру. Владивосток, Благовещенск, Сретенск, Хабаровск, Никольск-Уссурийский, Посьет, Иман, Барабаш — жители этих городов и сел хорошо знали вывески: на черном фоне толстые золотые буквы «А. И. Попов».

Алексей Иванович перекупил у Бриннера участок на Алеутской улице, рядом с Датским телеграфом, и поставил дом, окнами и террасами на бухту, на пологие увалы Гнилого Угла.

Жил он эти годы напряженно и о личном, об удобном полагал: «Еще успею!» В доме хозяйничали повар-китаец и бойки. Но, в конце концов, ведь нужна же человеку в его доме женщина!

В городе по переписи мужчин было двадцать пять тысяч, женщин — четыре тысячи.

Трудно в таких условиях выбрать себе женщину.

За последние годы домашний уют он познал в Нагасаки. Легкая и хрупкая Масако всегда казалась Алексею Ивановичу девочкой, но в ее хрупкости не было слабости.

Он заплатил за нее недорого; домик, выстроенный для нее, стоил тоже недорого.

Миловидной ласковой женщине нетрудно жилось за русским мужем: он не имел ни родителей, которым нужно было угождать, ни предков, фамильные дощечки которых нуждались в постоянном попечении. Сам он не требовал от нее услуг, обычных по отношению к самому бедному японскому мужу. Приезжая к ней, разговаривал о веселых пустяках и был доволен всем. Может быть, поэтому купленная чужестранцем у бедных родителей женщина всем сердцем привязалась к своему хозяину и мужу. Кроме того, он редко посещал Японию, и она была предоставлена самой себе.