Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

За помидорным полем начинался виноградник, выше темнели крыши ульев. Горячий ветер веял с океана, и под этим дуновением выпрямлялась трава, пышнее становилась листва на деревьях, богаче делалось на сердце у человека.

Алексей Иванович сказал:

— Ну вот, Марфа, я совсем вернулся. Кончились мои странствия. Буду здесь жить с тобой.

Марфа взглянула на него, но продолжала вбивать в землю и подводить под грузную помидорную ветвь рогатый колышек. Это была ее обычная манера — молчать и делать свое дело.

— Вот я и вернулся, — повторил Алексей Иванович. — Ты недовольна? Ты по-прежнему хотела бы жить здесь одна?

— Довольна, — негромко сказала Марфа.

Алексей Иванович снял куртку и присел на бугорок.

Он решил сразу же сказать ей о своих намерениях.

— Я приехал, Марфа, и у меня есть намерения… Живем мы с тобой, Марфа, не первый год, а любовь наша бесплодна…

Слова эти не понравились ему, — надо было сказать иначе. Если б перед ним была Марыся, он просто обнял бы ее и сказал на ухо несколько стыдных, жарких слов, но Марфу нельзя было так просто обнять и нельзя было сказать стыдных слов.

Марфа чуть заметно вздрогнула.

— Как это — бесплодна, — сказала она своим низким голосом, не переставая работать, — ишь как вы на моих глазах раздобрели — и душой и телом спокойны… небось этого бы не было…

— Я не об этом говорю… Я говорю о детях. Детям давно пора быть.

Марфа подняла с земли маленький топорик, вколотила в землю сук, потом просунула темную полную руку в чащу помидорной зелени, нашла особенно тяжелую ветвь, положила ее на рогатку.

— Что ж дети, Алексей Иванович? Дети для меня прошли. Были у меня дети.

— Но почему же?.. Ведь все это было давно. Живем мы с тобой согласно.

— Я ни с кем не ссорюсь. И на каторге не ссорилась.

Она встала, посмотрела на Алексея Ивановича, и Алексей Иванович увидел, как влажно засверкали ее глаза и дрогнули губы.

— Неужели ты его так любила? — спросил он негромко, почувствовав в эту минуту слепую ревность.

— О ком это вы говорите, не знаю. Я вам ни в чем не отказываю. Живу с вами честно. Вы — хозяин. Если чем недовольны, так скажите…

Она стояла перед ним, мерцая влажным блеском глаз, в расстегнутой на груди кофте, и ему казалось, что он стоит против стены, которую ему никогда не преодолеть.

— Я больше не хочу быть твоим хозяином.

Марфа опять присела к своим колышкам.

— Ты слышишь?

— Вы громко говорите, я слышу…

Больше она ничего не сказала, Алексей Иванович тяжело вздохнул и пошел на пасеку. Воздух гудел от пчел. Здесь, на склоне сопки, было еще жарче, еще горячей был ветер, и отсюда уже виднелся Амурский залив и черные паруса шаланд. Алексей Иванович снял фуражку, ремень, расстегнул косоворотку и сел на горячую землю.

«Жениться на ней надо, — решил он. — И нечего это дело откладывать. Осенью женюсь. Когда будет женой, тогда и дети будут, Совсем иное дело — служанка. Служанке родить как-то даже нечистоплотно».

Через месяц был день рождения Алексея Ивановича, он решил отпраздновать его так пышно, как не праздновал никогда, назло всем потомственным дворянам! Раньше все торопился дела делать. Нечего теперь торопиться, пора всей грудью вздохнуть!

В этот день в Монгугайскую бухту вошли две шаланды с гостями. Среди гостей были Миронов, Занадворов с двадцатилетним сыном Петром и японский консул Суваки.

Алексей Иванович встретил гостей на пристани. Целый день гости ели, пили, купались в теплой безветренной воде бухты, играли в карты и кости.

Впрочем, Миронов в карты и кости не играл. Он осматривал плодовый сад, разбитый, по примеру леонтьевского, на северных склонах сопок, и конский завод.

Марфа показала ему двух производителей, купленных в Томске, крепких, широкогрудых жеребцов.

— Маток пока сорок… все переродки от местных с томскими.

— Теперь и у нас в Приморье будут свои кони, — говорил довольный Миронов. — Маньчжурские лошади хоть и выносливы, однако не имеют вида.

Огороды ему понравились. Превосходные, сочные дыни и арбузы! Все дает приморская земля, всему помогает жаркое солнце!

С Мироновым Алексей Иванович после возвращения из Маньчжурии еще не разговаривал. Сейчас он взял Миронова под руку, провел его в прохладную расщелину между утесами к водопадику, который тонким светлым каскадом прыгал с уступа на уступ, усадил на камень и рассказал про встречу с Безобразовым.

— Сумасшедшие — усмехнулся Миронов.

— Сумасшедших, насколько известно, держат в сумасшедших домах, а у нас они правят империей. Республиканское правление нужно, Зотик Яковлевич!.. Всеми силами поддержал бы, — с чувством сказал Попов.

Он снял рубашку, подошел к каскаду и подставил голову. Вода была чудесная — холодная и чистая-чистая…

Во время обеда кроме общего разговора на злобу дня о том, что Владивосток — город, стоящий во главе богатого русского края, — искусственно оттирают на второй план, а для новой дороги и льготные тарифы, и прочие удобства — как же, Порт-Артур, Дальний! — зашел разговор о японских газетах, изо дня в день призывавших к войне. Что по этому поводу скажет Суваки-сан?

Суваки дружески улыбнулся.

— Господа, наш народ очень горячий. Все от этого… Больше ничего, уверяю вас.

— Вот вы, японцы, — сказал Миронов, — обижаетесь на то, что русские получили в Маньчжурии привилегии. Но не обижаетесь на американцев, которые вот-вот заключат с Китаем особое соглашение и получат во сто раз больше привилегий, чем мы!

— О! Возможно!

— Так не обижаетесь?

Консул улыбался и резал мясо на тарелке тонкими ломтиками. Он не обижался.

— Между прочим, в Восточно-Китайскую дорогу нами по сей день вложено четыреста миллионов, — скачал Новак. — Отчетец имел возможность просмотреть.

— Четыреста миллионов на дело, на постройку дороги, — пустяки! — засмеялся Занадворов. — Вот наш наместник составил проект штаба из восьмидесяти генералов, — влетит казне ни за что ни про что в полмиллиончика ежегодных!

Под вечер на кухню заглянул молодой Занадворов. Угощение гостям разносили бойки, Марфа не показывалась на празднике. Сейчас она возилась у стола. Петр долго с изумлением смотрел на нее; она поразила его суровой красотой. Руки у нее были круглые и сильные, быстро и ловко она нарезала лапшу. Волосы, заплетенные в тугие косы, лежали на голове чуть прикрытые платком; смуглая шея ровно вставала из расстегнутого ворота.

Молодой человек подошел к ней, осмотрел с головы до ног и сел на грубо сколоченный табурет.

Марфа нахмурилась но продолжала быстро управляться с тестом. Петр Занадворов закурил. Удивление его постепенно сменялось восторгом. Он разглядывал красные полуоткрытые Марфины губы, блестящие кончики зубов, нежный, точеный овал щек.