Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Что это за единое «Горнопромышленное товарищество»? — спросил Алексей Иванович. — И почему я не могу быть членом его? А Валевский?

— Валевский тоже не может.

— Но в чем же тогда дело? Кто же входит в это товарищество?

Дубяга тонко свистнул и указал пальцем на лоб:

— Витте — большой ум. Может быть, даже гений. «Горнопромышленное товарищество», банковское дело, пароходное дело! Перед нами универсальное государственное предприятие. Понимаете?

— Не понимаю ничего. Почему я должен уступать Витте свои концессии и почему я, обладатель концессий, не могу вступить в товарищество?

— Вы знаете, из кого будет состоять «Горнопромышленное товарищество»? Пайщики: государственный банк и два подставных чиновника из министерства финансов. Вот и все товарищество.

— Не может быть!

— Честное слово!

— Сумасшедший дом!

Алексей Иванович послал Валевскому телеграмму. У него возникали всё новые соображения; не дожидаясь ответа, он снова и снова слал телеграммы.

Из ответов стало ясно, что шел последний акт борьбы между Витте и Безобразовым. Сторонники Витте надеялись, что он победит, как побеждал своих противников в течение многих лет. Но из телеграммы Валевского Попов понял, что падение Витте предрешено: государю он надоел, и государь не только ему не верит, но даже подозревает в династической измене.

Бой между Витте и Безобразовым был как бы боем между русской буржуазией и дворянством, ибо Безобразов выступал как дворянин и православный. «Восточно-азиатская компания», замышленная им в противовес «Горнопромышленному товариществу», должна была служить прибежищем для частной предприимчивости, на которую Витте осмелился посягнуть. Ожидали, что членами «Компании» будут прежде всею предприимчивые дворяне. Называли имена князей Юсупова, Щербатова, Козловского, графов Ностица и Сумарокова-Эльстон.

«Пусть собирает себе дворянскую компанию, — думал Алексей Иванович. — Не опасная конкуренция: наши дворяне привыкли деньги мотать, а не наживать».

В Петербурге шла борьба, а здесь Дубяга и другие агенты Русско-Китайского банка скупали концессии. «Комета» перестала существовать, и все прочие концессионные предприятия Алексея Ивановича также перестали существовать. Но если победит Безобразов, все будет по-старому. Пусть же он победит скорее!

Ожидая исхода борьбы, Алексей Иванович отправился в Дальний. Дорога была неисправна, поезд шел медленно. За последнее время русских войск в Маньчжурии стало больше, но несмотря на то, что войск стало больше, хунхузы чаще портили железнодорожное полотно и даже нападали на солдат; чувствовалась японская рука.

На одном из разъездов южнее Мукдена поезд собирался простоять ночь. В вагон зашел офицер охранной стражи, рыжий, веснушчатый, оглядел Алексея Ивановича, представился:

— Капитан Шульга! Не желаете ли сойти, дружески посидеть, переночевать? Не блестяще, но все же не в вагоне.

— Конечно, желаю, — обрадовался Алексей Иванович.

Жильем капитана была фанза без кан, с деревянным полом, с русской железной печкой. Узкая кровать у стены, самодельный, руками денщика сбитый стол и несколько табуретов.

— Дворец русского офицера! — усмехнулся Шульга. — Не побрезгуйте и не посчитайте…

Он угостил Алексея Ивановича копченой козой и котлетами из козы.

— Вот вы, Алексей Иванович, один из тех деятелей, которые здесь, как говорится, насаждают. Да насаждаете-то вы плохо. Извините за откровенность, дорога никуда не годится. Не то что хунхузы — сама по себе разваливается. Не имею чести знать, инженер вы или нет, но расхищается все без зазрения совести! Мой знакомый путеец нажил за год триста тысяч, А за счет чего? Рельсы положены кое-как, местами гармошка, зигзаг. Вагоны то и дело срываются. А если потребуется быстрота движения? Уклоны слишком круты, повороты тоже, стока для воды нет — каждую весну сносит половину моего участка; та же картина и на других. Обидно, жизнь кладем, защищая и оберегая, а налицо мыльный пузырь. Работают как мерзавцы! Обалдели все от жажды стяжать и богатеть… Прошу прощения, если вы инженер или подрядчик.

— Не инженер и не подрядчик!

— Сердечно обрадован.

Через каждые пять минут капитан пил водку и после каждых пяти-шести рюмок выпивал кружку черного китайского пива. Веснушчатое лицо его наливалось кровью.

— Вы мало пьете. Впрочем, меня перепить трудно. Маньчжурец! Марка. Ничего, кроме карт и водки. Раз в сутки проползает поезд. Выхожу и лицезрю. Подчас счастье, подобное сегодняшнему: на дороге непорядок, и у меня — гость, пассажир. Иногда свой брат военный; иногда, как вы, цивильный. Здесь ничего нет; даже церкви. Посудите: русский человек лишен церкви! И вокруг никого. Я, мой субалтерн, солдаты и манзы. Мы, русские, привыкли ко многому. Вспомните на Кавказе — Лермонтов, Марлинский, черкешенки, грузинки… Я сам был в Средней Азии, у меня был друг — сарт. Мы понимали друг друга. Здесь я точно на другой планете. Китайца невозможно полюбить. Есть среди них хорошие люди, но непонятны, непонятны…

Капитан продолжал пить, лицо и шея его все багровели.

Он расстегнул сюртук.

— Без женского пола иной раз балдеешь. Штабс-капитан Кривуля, мой сосед, страшно тосковал по сему поводу. Я пью и в карты играю со своим субалтерном Тальгреном. Кривуля в карты не играет — не приобрел привычки, не имеет вкуса. Он выходил на станцию, натурально, как и все мы выходим, но с одной страшной целью. Он высматривал женские лица. Миловидное женское лицо повергало его в содрогание. К обладательнице его он обращался с одним и тем же предложением: «Сударыня, не имею чести вас знать, но вижу. И убежден! Простите, куда изволите следовать?» И случилось так, что одна миловидная барышня ехала в Порт-Артур к какому-то чиновному лицу в гувернантки. Она прикинула, что ее ожидает там, посмотрела на штабс-капитана: все-таки штабс-капитан, муж, семья, дом! Сошла с ним на разъезде. Венчаться поехали в Харбин, свадьбу справляли в трактире! Вот она, судьба русского офицера: штабс-капитан русской армии, как вор и бандит, справляет свадьбу в трактире!

— Счастливы?

Шульга стукнул кулаком по столу:

— Не смеют не быть счастливы: вдвоем живут, среди манз и тигров! Вот когда переедут в полк, тогда не знаю.

Шульга предложил сыграть в карты. Алексей Иванович карт не любил и отказался. Капитан долго изумленно качал головой, вздыхал и пил. Издалека донесся тонкий, монотонный звук китайской скрипки. Пришел поручик Тальгрен, высокий прыщавый офицер с застенчивой улыбкой, выпил водки, потом пива.

В карты они играли до утра. Алексей Иванович лег на постель капитана. Часто просыпался. Лампа светила тускло. Тени от игравших шевелились на стене.