Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Давно Грифцов не чувствовал такой радости, какую почувствовал, слушая Годуна: рота отказалась повиноваться офицерам, в командование вступил солдат! Это исключительно, Лука Дорофеевич, это исключительно!

Он увидел необозримо далеко: армию, которая переходит на сторону восставшего народа! Без этого не победить. Вот важнейшее дело: найти доступ в армию, организовать там подпольные ячейки! Знает ли про случай с Годуном Владимир Ильич?

А Лука Дорофеевич улыбался улыбкой, от которой его красивое лицо делалось еще красивее. Он был грамотен в самом простом смысле: умел читать и писать. Знаний не имел никаких. Брошюр не читал, связи с подпольными организациями не имел. Но была в нем та ясность души и ума, которая позволяла ему видеть правду. Он чувствовал ее безошибочно.

Заниматься с ним было наслаждением. С каждым днем Грифцов все более убеждался, до чего умен и способен русский человек.

О побеге разговор зашел сам собой. У Годуна было несколько планов, и все это были планы военные: захватить оружие, вооруженными уйти в тайгу. Без оружия в тайге не проживешь: зверь милостыню не подаст.

Раньше Годун думал добыть себе после побега паспорт на чужое имя и поселиться в Уссурийском крае. Там много ссыльных, кто там будет разыскивать Годуна? Но теперь, после знакомства с Грифцовым, он хотел уже не привольной жизни в Уссурийском крае, а революционного дела.

В группу побега вошло десять человек.

Местный край хорошо знал тюремный врач Быков. Охотник, он исходил и изъездил его по всем направлениям. Но можно ли расспрашивать доктора о путях и дорогах в тайге, даже если придать любопытству краеведческий смысл?

Доктор Быков оказался гуманным человеком. О крае он рассказывал подробно, а однажды даже принес карту.

Были у него жена и дети. Дети подросли, но здесь им негде было учиться. Доктор по этому поводу сетовал и подавал прошения о переводе, но они оставались без удовлетворения.

Вместе с Годуном Грифцов внимательно присматривался к солдатам и офицерам конвоя. По мнению Годуна, и те и другие никуда не годились. На каторге солдаты и офицеры — шкуры, штрафники. Вот и попали сюда, а может быть, и сами напросились, чтобы было на чем выслужиться, и теперь каждому готовы глотку перегрызть.

Иногда фельдфебель конвойной команды Гвоздев в углу двора проводил строевые учения. Годун любил военное дело, и бестолковый Гвоздев вызывал в нем возмущение и презрение. Рядовому Шаповалову, одному из лучших солдат, Годун сказал:

— Фельдфебель-то ваш Гвоздев у меня из наряда не выходил бы. Чему он вас учит, сукин сын! И строя знать не будете, и стрелять не научитесь. Солдат должен вот так… — Годун палкой проделал несколько упражнений.

Шаповалов смотрел на него с восхищением.

— Приходи, когда захочешь, всему научу. Ты ему покажешь, своему Гвоздеву, солдатскую науку, он на тебя, как на икону, будет молиться.

И Шаповалов, старательный солдат, стал брать у Годуна приватные уроки солдатского дела.

Грифцов не спеша продумывал все детали побега. Незаметно он стал в тюрьме авторитетным человеком: он знал, что нужно делать в ближайшем будущем, и это подчиняло ему сторонников и внушало уважение противникам.

Время, в которое Грифцов прибыл на каторгу, было временем послабления. В тюрьме имелась библиотека, но книги выписывались и с воли. Кандалы не применялись.

С первых же дней Грифцов сел учиться. Как будто только и ждал дня, когда очутится в камере каторжной тюрьмы!

Он внимательно прорабатывал то, что читал раньше, и, кроме того, в постоянных спорах оттачивал свои мысли, аргументы, приводя в систему весь порядок доводов.

Само собой получилось, что он стал учить грамоте уголовных.

В погожие дни двор был полон людей, играли в городки, лапту, кучками сидели игроки в орла и решку, карты, лото.

Грифцов устраивался со своими учениками в сторонке. Но, конечно, он занимался преподаванием не только грамоты. Он рассказывал об устройстве Вселенной, Земли, об изобретениях и открытиях.

— Хорошее у вас обучение, — как-то сказал доктор Быков. — Наблюдаю я ваши занятия, и у меня появилась идея, доложу ее начальнику тюрьмы.

Начальник тюрьмы Горяин был не просто монархистом, а сознательным монархистом, считавшим, что монархия есть естественная и высшая для человеческого общества форма правления, а служба монарху — высшая обязанность человека.

Вероятно, поэтому на его каторге чаще, чем на других, практиковались расправы.

Семнадцать человек казнил он за нарушение установленного порядка.

Семнадцать портретов уничтоженных им людей повесил на стенах своего кабинета.

Жене, однажды заговорившей с ним про совесть, он сказал:

— Служу государю, не щадя своей совести. Это и есть подлинная служба и преданность. А то говорят: «Совесть не позволила!» Для меня высшая власть — царь. А тех, для кого — совесть, я не подпускал бы к государственным должностям.

Быков изложил Горяину свою идею: у него, Быкова, дети, у начальника тюрьмы дети, у надзирателей тоже дети. Почему бы не открыть школу? Грифцов окончил университет, наделен педагогическими способностями. Назначить его учителем.

Горяину понравилась затея доктора. В самом деле, пусть учит детей!

…Это была отличная новость: уходить из тюрьмы на волю и учить детей.

— А книги и учебные пособия, доктор, мы будем получать прямо из Питера от наших друзей, и первокласснейшие!

Школа открылась. Просторная комната с тремя окнами на юг, желтая дорога стелется перед окнами, стада и табуны направляются к реке. Это не камера, это настоящая, живая комната, настоящее человеческое жилье!

Зашел начальник тюрьмы. Остался доволен:

— Ну вот и отлично, ну вот и отлично! Дети мои от вас без ума, Грифцов!

Со двора донеслись крики: пороли арестанта, хорошего столяра, который сделал надзирателю Кваскову квашенку для хлеба. Хлеб вышел неудачный.

Разъяренный Квасков принес квашенку назад.

— Спрашиваю жену: отчего хлеб не вышел? А она и говорит: «Сколько клепок в квашенке, ты подсчитал? Поставил, подлец, четное число клепок!»

Арестант переделал квашенку. Результат получился тот же. Сегодня мастера пороли. Осенний воздух был свеж, солдат был в одной рубашке и, для того чтобы согреться, порол столяра так, что тот после порки мог только на четвереньках отползти в сторону.

— Не в квашенку, а в твою голову надо добавить клепок, Квасков!

Это сказал Грифцов, не выдержавший суеверия и жестокости.

— Ты кто? — подскочил к нему Квасков. — Ты кто? — и поднес к лицу Грифцова кулак.

— Не безобразничайте! — спокойно произнес Грифцов.

— Ты кто, спрашиваю? — заорал Квасков, размахивая кулаком. — Каторжная морда, вот ты кто!