Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Вы сын Футаки… и я ваш друг… — Добавил быстро: — Раздевайтесь… Идти нет времени, нужно бежать. В сапогах, в одежде не хватит сил. В Ляояне у меня есть дом, где мы получим все нужное.

Офицеры сели на землю, сбросили сапоги, одежду. С собой взяли только пистолеты и сабли.

Маэяма сказал:

— Обмотайте саблю рубашкой и беритесь за тот конец.

Это было предусмотрительно: в темноте они сейчас же потеряли бы друг друга.

Снова начал накрапывать дождь, приятный разгоряченному телу.

Ветер дул с запада. Теплый, ночной, не сильный. Кой где во тьме светились пятна — огромные скопления воды.

С того момента, как они побежали, Юдзо перестал думать о роте, войне; думал только о Ляояне и той женщине, которая заперта судьбой в его стенах.

Несовместимы были картины этой ночи — раненые, истерзанные люди, рвы, полные трупов, ветер с дождем, проносившийся над полями смерти, — и любовь: домик где-нибудь в лесной глуши у быстро бегущей воды, наступающая осень — багрянец кленов, медь дубов в темной зелени сосен. Мысли человеческие, заключенные в книги, раздумья и волнения людей, нанизанные на лаконичные строки стихов. Ханако среди всего этого… Мир противоречив и необыкновенен! Разве не священная обязанность человека, умеющего видеть необыкновенное, разъяснить людям страшные заблуждения, которые терзают их?

Мысли сменяли одна другую… Может быть, через несколько минут, через полчаса он увидит Ханако…

Земля под ногами стала ровнее, тверже. Значит вышли на дорогу.

… В городе этот день был полон тревог и суеты. В ресторан Рибо зашли два штабных офицера. Они рассказывали о необыкновенном подъеме войск, о том, что не то в 1-м, не то в 3-м корпусе, после того как была отбита жесточайшая японская атака, солдаты грянули песню, и песню эту подхватили в соседних окопах, и песня эта была такой силы, что японцы, собравшиеся в новую атаку, сначала остановились, а потом отошли на исходные позиции.

Хозяин ремесленной школы старичок Кузьма Кузьмич, с большой выгодой для себя все это время существовавший в Ляояне, закусывал в ресторане. Когда он спросил, что же будет завтра, ему ответили, что завтра бой будет на старых позициях, а послезавтра — победа…

Но тем не менее тыл и штабы эвакуировались, и Кузьма Кузьмич решил эвакуироваться тоже.

Вечером к помещению училища прибыли китайские подводы. Началась суета сборов.

Шел дождь. Во дворе звучали китайские и русские слова. В сумерках Ханако вышла через калитку на улицу. Дважды после благотворительного вечера она встречалась с артиллерийским поручиком Топорниным, и теперь в руке ее была полученная от него бумажка с адресом дома, где она могла найти приют.

Ей казалось, что она идет бесконечно. Но вот путь окончен, она стучит в дверь и высокому широкоплечему мужчине протягивает записку Топорнина.

— Заходите, заходите…

В небольшой комнате с японскими ширмами и низкими диванами горит на столе свеча.

— Вы вся мокрая. Сейчас же мойтесь и переодевайтесь.

— Я у вас в безопасности от моего хозяина Кузьмы Кузьмича? Он ведь за меня, деньги заплатил, он на меня права имеет.

Алексей Иванович поднимает кверху обе руки и смеется. Должно быть, вопрос ее забавен. Она испытывает глубокое успокоение, которого не испытывала со времени отъезда из Японии, и тоже смеется, оглядывая свое мокрое платье, лужицу воды, успевшую набежать с подола.

— О, сударь, я очень хочу вымыться.

Все вдруг ей показалось исполнимым, утихнувший грохот пушек показался утихнувшим навсегда, — в самом деле, разве не могут завтра начаться мирные переговоры? Потом она пишет письмо, получает ответ… Совместная жизнь, совместная работа… ведь он тоже социалист… какое счастье!..

Она вымылась в маленьком бассейне в полу, куда нужно было спускаться по ступенькам, переоделась во все сухое. И вот она сидит с хозяином дома за столиком и пьет кофе. Камышовая штора на окне спущена. На ней изображен длинноногий журавль, собирающийся взмахнуть крыльями. Вот так и она собирается взмахнуть крыльями.

— Я отчасти посвящен в вашу историю, — говорит Алексей Иванович. А Японию я знаю хорошо. Вы где родились? В Нагасаки? Много раз бывал… Ваш отец, передавал мне поручик, русский?

— Да, сударь, русский.

— Гм, — сказал Алексей Иванович и задумался.

Ханако, решив, что он не верит ей, сказала:

— У меня есть семейная фотография. Там папа, мама и я. Правда, я совсем маленькая.

Из своего узла она извлекла маленьким сверток.

Черная коробочка, в ней фотографии. Вот мать, вот их садик, когда они еще жили в Нагасаки. А вот та, семейная. Молодой человек сидит на берегу крошечного озерца, рядом с ним тоненькая женщина держит на руках годовалого ребенка, а за ними сосны и домик с раздвинутыми передними стенами.

Алексей Иванович разглядывал карточку и молчал. Молчал минуту, другую, третью. Долго молчал. Кашлянул. Положил фотографию в коробочку и встал. Подошел к шторе, приподнял ее. Полоса света упала за окно, скользнула по луже. Мокрый ствол дуба засверкал, точно увешанный блестками. Алексей Иванович вернулся к своему стулу, взялся за спинку.

— Здесь вот какое обстоятельство, — сказал он. — Меня зовут Алексей Иванович Попов. Ведь вашего отца звали так же?

Уже рассветало, когда Юдзо покинул Ляоян. Он никого не нашел в ремесленном училище и ресторане Рибо. Дом был пуст.

Тридцать первого августа Ойяма сидел во дворе вместительной импани под желтым китайским зонтиком, слушая монотонный шум дождя. Известия от командующих армиями не поступали давно. Последние известия были неприятны. Контрнаступление Куропаткина Ойяма считал неизбежным. Он не представлял себе, чтобы полководец, проведший бой так, как провел его тридцатого числа Куропаткин, не воспользовался преимуществами своего положения и не контратаковал. У Ойямы не было резервов, боеприпасы застряли из-за бездорожья. Несли их на плечах японские носильщики и десятки тысяч китайцев. Но человек, хотя он был и выносливее животных, не мог быстро передвигаться по скользкой, вязкой земле.

Ойяма сидел, прикрыв глаза, делая вид, что спит, не желая, чтоб его кто-либо тревожил вопросом, — и ждал, ждал!

Раздался жесткий стук тяжелых ботинок о камень двора. Ойяма открыл глаза; вошли двое: полковник Дуглас и генерал Хардинг. Ойяма снова закрыл глаза.

Дружественные агенты подошли к маршалу и кашлянули. Ойяма приподнял веки. В глазах агентов он прочел растерянность и надежду на то, что рассеет их страхи.

— Стулья! — хрипло приказал Ойяма.

Адъютант рысью бросился в фанзу и вместе с вахмистром Накамурой вынес громоздкие, неудобные стулья.

Американец и англичанин сели.