Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Но однажды утром умывалась она под рукомойником. Долго вытирала суровым полотенцем шею и плечи, долго, прищурившись, смотрела за окно на светлое легонькое облачко, улетавшее на север, и созналась себе: она ненавидит Полину. За что? А ни за что!

Ой, верно ли, что ни за что?

Стало страшно. Поняла: ревнует. Как допустила она себя до такого чувства? Ей ревновать к какой-то Полинке? Ну, выбрал, ну, женился — твое дело, Сергей.

Казалось, без труда справится она с недостойным чувством.

И головой как будто справилась, все поняла, объяснила, пристыдила себя, а на деле получилось не так. Вдруг исчезали ясные правильные мысли, она вспоминала, что Сергей женат, и ее охватывало томительное чувство, которое подчас отпускало только тогда, когда Сергей входил в комнату, садился за стол и мать наливала ему чай, а иногда наливала и сама Маша.

Михаила все более и более беспокоило то, что происходило на заводе.

На прошлой неделе Ваулин распорядился работать в воскресенье. Обычно рабочие подчинялись и работали. А на этот раз отказались, вышли из цехов, все четыре тысячи! Вышли и грозно направились к проходной.

И не только проходную — ворота перед ними распахнули настежь!

Сторож Федотов бледен был как полотно!

«Христос приходил просветить и не. просветил», — думал Михаил, испытывая возмущение и недовольство, каких не испытывал никогда. Раньше он решал: нужно смиряться. Но в последнее время его все меньше и меньше удовлетворяло смирение.

«От правды разве можно отступиться, — думал он, прислушиваясь к словам старшей дочери. — Ведь спросится: правду видел? Видел. И что же, постоял за нее? Нет, господи, предал».

Много годов прожито, много наработано. — сотни котлов прошли через руки Михаила. Одни из них на паровозах, другие на миноносцах, третьи на крейсерах. Бегают по стране, плавают по морям. Есть чем погордиться человеку: содеянное им — хорошо. А ведь за это не уважают, — за доносы, за сплетни уважают!

Но не права и Маша, свое что-то хочет она доказать, а здесь доказывать нечего, — надо, чтоб обо всем узнал царь.

Ненавидит она царя и священников. Будто все зло оттого, что есть на земле царь и священники! Сумасшедшая голова, хотя и говорит складно!

В воскресенье Малинины отправились всей семьей в клуб «собрания».

Наталья надела свое старенькое, но еще приличное платье, серый шерстяной платок накинула на плечи. Поехали на паровичке, потом пересели на конку.

В гапоновском клубе были не только рабочие, но и жены рабочих. Это Наталье понравилось. Приезжий хор хорошо пел духовные песни, на гармошке тоже хорошо играл господин в черной суконной поддевке и лакированных сапожках. Всякие у него были гармошки, от очень больших до таких, что две в ладони уместишь. Кто же такой? Говорят, Петр Невский!

После концерта члены «собрания» разошлись по комнатам. В читальне переходили из рук в руки номера газет «Сын отечества» и «Наши дни», Михаил, дожидаясь своей очереди, примостился у стола. Наталья с дочерьми стояла около него, высокая, прямая, оглядывала всех и прислушивалась к тому, что говорят.

Невысокий черноусый господин, сыграв партию в домино, сказал, что батюшка хотел сегодня выступить на собрании с малой проповедью, да задержался в тюрьме, выполняя свои пастырские обязанности среди несчастных пересыльных.

Говорил он таинственно-многозначительным тоном, как будто скрывал от слушателей самое главное.

— Все мы несчастны, — прибавил он после небольшой паузы. — Но все будет хорошо, если мы, рабочие, укрепим в себе нравственный дух. Тогда мы получим право сказать, что не можем жить при таких законах, которые насаждают у нас капиталисты и чиновники-казнокрады!

— Не можем жить при казнокрадах! — закричало несколько голосов. И среди этих голосов Маша и Катя разобрали голос своего отца.

— А что значит «нравственный дух»? — спросила Маша нарочито наивным голосом.

Черноусый господин вскинул на нее глаза:

— Нравственный дух предуказан церковью.

— Но ведь церковь учит подчиняться начальникам, то есть чиновникам-казнокрадам? А как же, подчиняясь им, можно добиться новых законов?

— Хорошо сказано, — одобрил рабочий, сидевший рядом с Михаилом в ожидании номера газеты, — если кланяться им, то действительно…

К Маше кто-то вплотную подошел; полуоглянулась — Цацырин. Сзади него Полина.

— Вот о чем интересно послушать… — сказал Цацырин. — Как вы, господин хороший, думаете насчет восьмичасового рабочего дня?

Черноусый крикнул:

— Политические разговоры у нас запрещены!

— Какие же это политические?

— Нет, брат, с этим сюда ты уж не лезь, — сказал широкоплечий мужчина, остановившийся послушать разговор. — Восьмичасовой рабочий день — эти слова к произнесению здесь запрещенные. У нас здесь специальные контролеры поставлены — прекращать всякие политические обсуждения… Да и ни к чему твои слова. Будет нужен восьмичасовой рабочий день — получим его через батюшку.

— Большая, значит, у батюшки сила! На себя не надеетесь, только на него?..

Они стояли друг против друга, Сергей и широкоплечий мужчина, и Наталья почувствовала, что ничего хорошего из этой встречи не получится.

— Вот беседу завели… — сказала она певуче. — Оба трезвые, а разговоры всякие… Пойдем, Сережа, нам до дому далеко…

Маша чуть заметно усмехнулась: мать умна, вовремя сказала!

Когда Малинины и Цацырины вышли из клуба, Маша опять заговорила с отцом о Гапоне и его «собраниях». Беда! Тысячи петербургских рабочих идут к Гапону. Куда там Зубатов!

— Надоело, матушка, — незлобиво сказал Михаил. — Отстань!

Цацырины зашли к Малининым, Полина села за стол, руки с голыми локотками положила на скатерку и пропела:

— Удивительно мне, Маша, как это Михаил Степанович терпит ваш характер!

Глаза ее зло поблескивали, и красивое лицо от злого выражения стало еще красивее. Маша почувствовала, как ее захлестнула черная душная волна, но она сдержалась и спокойно спросила.

— А какой такой мой характер, Полина?

— Пилите вы своего папашу и в будни, и в праздник, прямо стыдно за вас становится. Человек богу хочет служить. А это против вашего характера, что ли?

Наталья, собиравшая для гостей закуску, насторожилась: у Полины не простой был тон, так с простой душой человек не говорит, что-то, значит, затаила против девки. А что?

— Какой там у нее характер? — сказала она примирительно. — Просто с отцом язык чешет. По-моему, лучше с отцом, чем с чужим.

— Грех с отцом язык чесать, — проговорила Полина еще певучей и оглянулась на мужа, который сидел на Машиной кровати. «Мог бы постоять, — подумала она, — уселся прямо на Машкину постелю». — Плохо она у вас, тетя Наташа, обучена. Все от бога хочет папашу отлучить, а ведь русская поди. — И опять оглянулась на мужа: «Как ты, мол, не понимаешь? Встал бы, раз нет свободного стула!»