Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Я, брат, долго жил идеалами народовольцев, — признался Топорнин. — Революционер один на один с таким колоссом, как российское самодержавие! Дух захватывало! И только потом понял, что они самая главная опасность для дела революции.

Глаза Топорнина загорелись желтым огнем, он взял в руки гитару, и казалось, она сейчас издаст звуки такой силы, что они разорвут ее тонкую легкую грудь, но Топорнин зажал струны пятерней и вздохнул.

Они разговаривали по ночам. Китайский фонарик из гофрированной бумаги стоял на столе. Свет его был слаб, углы комнаты пропадали в сумраке. Многое вспоминали: Вафаньгоу, Ляоян, Ханако.

Засыпали поздно, и под то утро заснули поздно, когда их разбудил сам штабс-капитан Тахателов:

— Господа, вас вызывают в суд.

То, что дело Топорнина, Логунова и двухсот двадцати было по распоряжению Куропаткина изъято из рук Геймана и передано прокурору, доставило Панферову большое удовлетворение. Гейман в армии вел себя так, будто он по части политической самое главное начальство, а другие ничего не смыслят.

То же, что дело возбуждено и относительно Логунова, еще более понравилось Панферову. Он вспомнил претензии Ерохина, высказанные через поручика, по поводу обвинения, предъявленного часовому Лисухину. Где командир полка слаб, там весь полк гнил.

О Логунове у него был обширный и интересный материал. Рядовой Дорохов, один из двадцати бежавших стрелков, показал на допросе со слов других солдат, что поручик вел с солдатами преступные разговоры, внушая сомнение в священной особе императора. Вчера из канцелярии командующего переслали жалобу дзянь-дзюня. Мукденский дзянь-дзюнь жаловался и протестовал: поручик 1-го Восточно-Сибирского полка Логунов силой освободил приговоренного к смертной казни китайского революционера Якова Ли, Дзянь-дзюнь сообщал, что этот китайский революционер находился на русской службе, к смерти был приговорен дважды и дважды русские его освобождали. Дзянь-дзюнь невинно спрашивал: почему нарушитель порядка в империи пользуется защитой генерала Куропаткина?

«Отличная цепь событий…» — думал Панферов. Ему правилось, что жизнь так обстоятельно и так художественно подобрала материал.

Дело о Топорнине, Логунове и пятерых солдатах, как зачинщиках, выделили особо.

Суд помещался за гостиницей «Маньчжурия» в кирпичном доме.

Офицеров ввели в какую-то комнатку, наскоро сбитую из неструганых досок. Неструганые доски пахли лесом, простором, и неприятно примешивался к ним запах табака.

За дверьми слышался гул голосов… Кто-то приоткрыл дверь и заглянул.

Логунов узнал голый, горбоносый череп секретаря суда, надворного советника Литвиновича, того самого, который давал ему справки по делу Лисухина.

Литвинович посмотрел на офицеров, что-то пробормотал и захлопнул дверь.

Подсудимых ввели в зал.

За столом сидели члены суда. Над ними висел портрет Николая Второго, написанный яркими масляными красками. Слева, за отдельным столиком, суетился генерал Панферов. Мелькнуло еще несколько знакомых офицерских лиц. Подсудимые солдаты поместились на длинной скамье, для Логунова и Топорнина принесли стулья, два солдата с шашками наголо стали сзади.

Логунов все пытался сбросить невероятно усилившееся ощущение неправдоподобности происходящего. Сейчас его будут судить! Как это странно!

Топорнин свернул толстую цигарку, но вдруг вспомнил, что он на суде, вздохнул и сунул ее в карман.

Много офицеров сидело в зале: капитаны, подполковники, полковники — судейский мир армии. Логунов смотрел мимо них в окно.

Суд начался сразу, и все происходило быстро.

Монотонной скороговоркой секретарь прочел обвинительное заключение, из которого Логунов узнал, что на основании таких-то и таких-то показаний он обвиняется в подстрекательстве к вооруженному восстанию, кроме того, в распространении листовок, кроме того, в противозаконном освобождении китайских государственных преступников.

Обвинение длинное и бесстыдное.

Логунов не мог отделаться от того впечатления, что оно именно бесстыдно. Как-то бесстыдно обнажались и искажались самые хорошие побуждения его души, и делали это те люди, которых он с детства привык считать людьми своего круга!

И тут он почувствовал, что угнетатели народа, о которых он думал и говорил в последнее время, — это не какие-то неизвестные, далекие лица, а вот они — сидят против него за столом, да и вокруг него в зале.

И он ощутил вдруг: да, он не с ними! И никогда больше не будет с ними, — они враги.

Топорнин и пятеро солдат обвинялись приблизительно в том же.

Спрашивал прокурор, задавал вопросы председатель. Там, где обвинения были бессмысленны, и там, где они имели основание, Логунов равно чувствовал бесполезность своих ответов и разъяснений.

Точно в разных мирах существовали Логунов и его судьи, и не было ничего, что могло бы протянуть между ними нить понимания. Под конец он стал отвечать едва слышным голосом, но никто не требовал, чтобы он говорил громче.

Топорнин отвергал все, в чем его обвиняли. С солдатами он действительно беседовал, но не беседовать нельзя: солдаты недовольны и волнуются.

Потом задавали вопросы пятерым подсудимым солдатам. Был здесь рядовой Терско-Кубанского полка Керефов, вахмистр Авердов, Панин и двое стрелков.

Защитник, кандидат на военно-судебные должности капитан Мельгунов, защищал упорно. И тут впервые Логунов понял, что ему и остальным грозит смертная казнь.

Это было до того невероятно, что он сразу вспотел.

Он оглядел судей, зал, подсудимых…

Вахмистр Авердов сидел вытянув голову, весь устремившись к капитану. Керефов смотрел в землю. Что ж это такое, в самом деле?..

— Быстренько они, — пробормотал Топорнин и криво усмехнулся, — защитник даже не поговорил со мной до суда.

Суд вышел совещаться…

И сейчас же в комнате совещания, не успели еще члены суда сесть, заговорил член суда Веселовский. Он, Веселовский, не согласен и не согласен! Мнение Куропаткина не имеет для него никакого значения. Какое вооруженное восстание?

Председатель суда Тычков сидел, прикрыв глаза, спросил флегматично:

— А зачем они взяли с собой в Россию винтовки?

— Помилуй бог, Ананий Михайлович! Солдат, он привык к винтовке.

— Он и стрелять из нее привык. Нет уж, оставьте…

— Но нельзя же по подозрениям, предположениям. Суд судит за дела, а не за намерения!

— На войне, батенька, многое правильно из того, что дома, в Хабаровске, неправильно…

— Но семь человек!

Тычков пожал плечами и полузакрыл глаза.

Полковник Малиновский, со впалыми щеками и бородкой клинышком, любитель церковного пения, отчего и в делах служебных он говорил голосом распевным, певуче убеждал Веселовского: