Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Каким образом между ними затесалась Полина?

Какие нелепости иногда бывают в жизни!

Маша вернулась домой, обняла мать, прижалась щекой к ее щеке.

— Мамушка моя, мамушка!..

Обед в этот день варили вместе, мать и дочь. Маша чистила картофель, рубила мясо на котлеты, Наталья шинковала капусту на щи, — она непременно хотела сделать торжественный обед. Отец придет — порадуется. Может, из соседей кто заглянет, — откуда, мол, вернулась дочь, ездила ли куда?..

Полинино место было на противоположном углу стола. Хорошо, что сейчас оно пустовало. Маша так и сказала матери.

«Хорошо-то хорошо, — хотела сказать Наталья, — да ты, никак, чужого мужика к его бабе ревнуешь…» Хотела сказать, да не сказала.

Еще с утра Михаил стал собираться на открытие Невского отдела «Собрания». Наталья тоже приготовилась, встретила в коридоре Цацырина, спросила:

— Пойдешь?

Он ответил:

— Как же, пойду…

И Тишины решили идти, и Евстратовы, и сотни рабочих со своими женами. Конечно, любопытно было посмотреть на батюшку Гапона, но шли не столько из любопытства, сколько от беспокойства, потому что с каждым днем становилось все труднее жить: все дорожало, заработки падали. Куропаткин в Маньчжурии продолжал отступать. Что делается в нашем государстве?

Цацырины и Малинины пошли вместе. Новопрогонный переулок, дом 15…

Посетители размещались на стульях и скамьях. На передней стене висели портреты государя и государыни, Пудов сказал Цацырину:

— Сережа, а ведь царские портреты висят здесь для отвода глаз.

— А вот мне не думается, что для отвода глаз.

В соседней с залом небольшой читальне пристроили в углу столик под синей скатертью, на столике — чернильница, карандаши, стопка бумаги. Высокий мужчина прикреплял к стене картонку: «Здесь записываются в члены 7-го отдела «Собрания».

— Запишешься? — спросила Полина.

— Полина, о чем это ты спрашиваешь!

— Просто спросила, чтоб узнать, запишешься или нет? — Смотрела на него внимательно, кончиком языка облизала тонкие губы.

В зале раздались недовольные голоса. Большинство присутствующих никогда не видело Гапона и с нетерпением ожидало его. Но вместо Гапона появился пристав Данкеев. Он вошел при оружии в зал, снял перчатки, пригладил усы и, позвякивая шпорами, направился в передние ряды.

— Зачем пожаловали, ваше благородие?

Пронзительный голос крикнул:

— Пристава просим выйти! Уходи, пристав!

Засвистели в разных концах зала. Лицо Данкеева налилось кровью. Он повернулся к залу, старался увидеть свистунов, но от гнева не мог разглядеть никого.

— Чего он здесь, прости господи, шляется! — гулким баском говорил рабочий с окладистой бородой, токарь Митрофанов, хорошо зарабатывавший и всегда державшийся особняком.

Пристав хотел крикнуть: «Молчать! Что такое!» Но обстановка была необычная, и он только крякнул.

В задних рядах нарастал шум.

— Батюшка! Батюшка приехал!

Наталья увидела невысокого, быстро идущего священника в широкой черной рясе, Бросилось в глаза лицо с круглым лбом, круглой бородкой и небольшими усами. Наталья не решила, понравился ей батюшка или нет, — черные глаза его перебегали с предмета на предмет и были лишены того спокойствия, которым должен отличаться взгляд пастыря.

— Батюшка, пристав здесь! — пробасил Митрофанов.

Собрание заволновалось, десятки голосов кричали:

— Не хотим пристава!

— Уходи, Данкеев, честью просим!

Цацырин кричал во всю мощь легких:

— Уходи, пес!

Гапон воздел руки и водворил тишину.

Данкеев сказал хрипло:

— Батюшка, поставлен в должность для того, чтобы следить и присутствовать. Прошу продолжать собрание во избежание… — Он выпучил глаза и не кончил, потому что совершенно не представлял себе, чем в данном случае он мог пригрозить.

— Господин пристав, — заговорил Гапон, — его превосходительство градоначальник обещал быть на открытии отдела. Он может приехать с минуты на минуту. Встретить его некому, и, полагаю, для вас может произойти неприятность, если его превосходительство будет плутать по коридорам.

— Гм… — промычал Данкеев, — изволите высказывать соображение, не лишенное…

Придерживая шашку, он зашагал к выходу.

Когда за приставом захлопнулась дверь, Гапон сказал:

— А теперь отслужим молебен и споем вместе «Царю небесный».

Он быстро, но внятно служил молебен. Отлично пел хор. Михаил давно не слышал такого хора. Гапон кропил святой водой стены, людей. Потом снял эпитрахиль:

— Собрание открыто, здесь будут религиозно-нравственные беседы, кружки и развлечения… — Сделал паузу. — И здесь же будем решать, как нам жить дальше…

Присутствующие ответили на эту последнюю фразу одним широким вздохом.

Малинин, потирая лысину, повторил:

— «Здесь будем решать, как нам жить дальше», — слышишь, Наталья?

— Слышу, слышу, отец! — как-то певуче отозвалась Наталья.

Рабочие записывались в члены «Собрания». Михаил поставил свою подпись трехсотым.

Цацырин чувствовал себя и растерянным и опечаленным: сколькими людьми завладел поп! Как же еще слаба заводская организация!

Давно надо было уйти, а он все стоял, точно должен был что-то сказать, что-то разъяснить, о чем-то предупредить.

На обратном пути Наталья заметила:

— А вот не понимаю, и никто мне этого не объяснит: поп о каком это деле радеет? Ведь о земном? А с какой стати?

— Эх, мать, одного ты поля ягода с дочкой. В один голос поете. По-вашему, раз поп — так без сострадания. А поп Христову милосердию служит.

— Ладно, — вздохнула Наталья. — Ладно. Не обижайся за него. Больно только быстроглазый.

Дома Наталья занялась самоваром, Михаил подбросил дров в подтопку, подмел дровяной мусор и присел на корточки у открытой дверцы греть ладони.

Наталья опять сказала:

— Прости меня, я хоть верующая, а здесь попу не верю. Его дело молитвы читать. Маша права.

— Чего ты не понимаешь, того уж не поймешь, — спокойно возразил Михаил. — Данкеева-то как из зала попросил!

— Да, хорошо он его выпроводил. — Наталья поставила на стол кружки.

После смерти мужа Варвара осталась в той же большой комнате. Денег у нее не было, но деньги неожиданно принес Цацырин.

— Откуда, Сережа? — спросила Варвара, — И так много!

— Не мои, ото всех.

Сергей организовал сбор денег, жертвовали все, кроме членов «Общества русских рабочих».

— На таких не подаем, — сказал Пикунов.

Похоронили Парамонова на Волковом кладбище, и Варвара каждый день с девочкой на руках ходила туда через пустыри. Был бесснежный декабрь, пустыри покрывала бурая трава, бурый безлистый кустарник. Сухой лист стлался по дорожке. В одном месте тропинка подходила к роще, обнесенной обветшалым забором, и через этот забор виднелся тоже обветшалый большой барский дом. Больше ста лет назад вся эта местность считалась дачной: господа ставили здесь пригородные усадьбы, нагоняли крепостных, веселились и охотились на зайца да лису.