Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

«Теперь бар нет, появились господа заводчики. Ну а вместо крепостных — мы», — думает с горечью Варвара.

Человека на пустырях встретишь редко. Вот прошел пожилой мужчина с мешком, должно быть старьевщик, промышляющий по дворам бедняков; вон прачки с узлами белья за спиной.

На могиле несколько венков. Самый большой перевит красной лентой.

Около могилы Варвара сидит на маленькой скамейке, вспоминая свою короткую жизнь с мужем. И первую встречу, и ясную простую любовь, и дело, которому они отдались оба.

И чувствует, как сердце ее ожесточается.

— Слышишь, Гриша, не сложу я рук. Отомщу им!

И это относится как к тем, кто погубил Григория, так и к тем, кто погубил его брата Митю. Недавно на имя Григория пришло из Действующей армии письмо от Митиного товарища по роте: убит Дмитрий. Оба брата убиты: один в Маньчжурии, другой в Петербурге.

Почти каждый день Варвара навещала Малининых. Наталья теперь была целый день одна. Маша исчезала по всяким делам, Михаил приходил поздно, ужинал и усталый ложился спать. Наталья внимательно приглядывалась к молодой женщине, к ее осунувшемуся лицу, бледным губам, глазам, красноватым от бессонницы и горьких дум.

— Всё там в порядке? Оградку надо было бы поставить…

— Весной, тетя Наташа… А что это вы шьете? Хорошенькая материя, в горошинку.

— Наволочку. В комнате будет все-таки веселей.

— А я наволочки белые люблю. Раз наволочка — то пусть будет белая. У нас дома всегда так было, мать приучила.

— Положи девочку на Машину постель. Спит она у тебя?

— Пока несла — заснула.

— Ну и положи.

— Казаки только что проехали по тракту. У всех фуражки набекрень и чубы из-под козырька. А говорят, в давнее время казаки уходили от царской да барской неволи и были защитниками народа.

— Не помню я такого, Казак на моей памяти, всегда казак: налетит, ударит, сшибет, — добра от него не жди.

— Тетя Наташа, а ведь когда-нибудь и в нем проснется совесть?

Наталья вздыхала и говорила:

— Проснется. Должна проснуться!

Женщины молчали.

— Дайте я вам нитку вдену, у меня глаза помоложе. Насчет работы я думала… Скажем, пойду я на фабрику к Торнтону или на Спасскую, а девчонка как? Лучше буду с табачной фабрики брать гильзы набивать.

Варвара клала девочку на Машину постель. В этой комнате она успокаивалась. Горе не то чтоб становилось меньше, но оно здесь не пригибало ее к земле.

— О Кате что-нибудь слышно?

— По-прежнему в доме предварительного заключения, — с достоинством отвечала Наталья. — В прошлый четверг ходила к ней. Полная тюрьма народу, — действительно, понабрали, понасажали. И посетителей полно: молодые люди, барышни, родители… А Катя держится хорошо. «За меня, мама, говорит, не беспокойся. Ничего они со мной не сделают. А что бы они со мной ни сделали, не боюсь!» Вот как! — Слезы навертывались на Натальины глаза, румянец окрашивал щеки. — Слушай, Варвара, скоро рухнут все эти тюрьмы!

— Ой рухнут, тетя Наташа, чувствую!

Как-то Цацырин принес Варваре пакет. Положил на пол возле окна, сказал:

— Понадежней припрячь… до утра… Раненько, до гудка, забегу.

Когда он ушел, Варвара подняла обеими руками пакет и прижала к груди.

Все чаще рабочие завода находили листовки то на станках, то в шкафах. И если раньше их читали таясь и оглядываясь, теперь многие читали открыто. И говорили о них открыто, и открыто обсуждали то, о чем писалось в них.

Маша пришла к Варваре, когда та стирала детское белье. Были сумерки, топилась печка, веселая оранжевая полоса вырывалась через открытую дверцу, освещая Варварины руки и склоненную голову.

— Машенька, — обрадовалась Варвара, — как давно я тебя не видала.

Маша присела к печке и сказала:

— Варвара, на работу хочешь устроиться? Потребительское общество открывает возле завода чайную. Но будет и пиво. На столики положим газеты и журналы. Будет чисто и хорошо. А девочку на это время можно пока относить к матери, я уже говорила.

— Господи! Конечно, буду работать!

Варвара оживилась. Отставила лохань, вытерла о передник руки, подбросила в печь поленьев.

— Что же я там буду делать?

— Будешь при буфете.

— Нет, это очень хорошая затея с чайной, Машенька. Смотри, какие дела делают монархисты в своей «Твери». Каждый день водка, гульба, пение. Иной человек и не хочет к ним идти, а зайдет. Не говоря уже о гапоновцах, — те очень к себе зазывают. И нам надо народ привлекать, есть для этого у нас и сила, и возможность.

— Гапоновцы меня беспокоят. Кичатся своим богатством.

— Большое у них богатство, Митрофанов говорит, что дают верующие богатеи, купцы.

— Другое про Георгия Гапона говорят. Да проверить трудно. С охранкой он связан, вот что говорят.

— Да что ты!

— А почему их полиция не преследует?

Варвара поставила самовар, очистила селедку, нарезала холодного картофеля и лука, полила все постным маслом.

— Садись, Машенька. Знаешь, хочется мне пойти в тот участок и посмотреть на тех людей, да страшно. Увижу, что они едят, пьют, ходят, жен имеют, а Григорий в могиле…

На следующий день Варвара надела новую жакетку, повязала голову серым шерстяным платком и отправилась в чайную.

Был десятый час, и бледный рассвет пробивался сквозь серую пелену неба. Даже не разобрать было, огромная ли это застывшая над городом туча или просто серое петербургское небо. Воздух был сырой, но приятный. С правой стороны, из заводских труб, медленно поднимался тяжелый дым, и казалось, что ровная туча, обложившая небо, и есть этот дым и что никогда людям не пробиться сквозь него к чистому небу.

На окнах чайной висели белые занавески, столики покрывала новая клеенка. У окон лежали газеты и журналы, за буфетом стоял полный широкоплечий человек, бритый, но с длинными усами.

— Вы — Евгений Пантелеймонович? — спросила Варвара. — Меня к вам направили… Я — Варвара Парамонова.

Евгений Пантелеймонович осмотрел женщину и подкрутил ус, причем так подкрутил, точно хотел сказать: «Я-то сам не подкручиваю усов, ведь это смешная мужская привычка! А подкрутил я для того, чтобы посмеяться над теми, кто подкручивает».

По-видимому, это был веселый человек.

— Ну-с, будемте работать.

И Варвара стала работать в чайной. В первые дни посетителей в чайной было немного. Заходили, спрашивали чайник, не засиживались, уходили. Но скоро чайная стала любимым местом встреч и бесед. Варвара стояла за буфетом, два официанта разносили чайники, стаканы, бутерброды, пиво. Мелькали знакомые лица из ремонтной мастерской, из корабельной, из механических.

Частенько приходил Пудов. Высокий, костлявый, он здоровался с Варварой, садился поближе к стойке и говорил:

— Зашел на часок. Слыхала новость? — И что-нибудь сообщал. Чаще всего это была заводская новость, и, как все заводские новости, плохая.