Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

— Если к нам, так заходи, сделай милость.

В столовой сидела компания: Пикунов, жандармский унтер-офицер Белов и ростовщик Бачура.

Все они уставились на Полину; молодая женщина растерялась. Пикунов сверлил ее глазками, — должно быть, соображал: для какой это радости цацыринская женка стоит в его комнате?

— Если пришла по делу, так говори дело; если пришла в гости, так садись за стол.

— В гости, — сказала Полина и села на уголок.

Пикунов повел лохматыми бровями и переглянулся с Беловым.

— Рюмку, Архиповна! Ну что ты за рюмку подала? Такой красавице нужно полновесно!

Он поставил перед Полиной большую рюмку старки.

Полина у матери немного пивала, замужем же ни разу: Сергей не терпел спиртного. Она с наслаждением, точно нанося ему удар, приняла рюмку, выпила до дна, задохнулась, открыла рот, но справилась и прямо в глаза посмотрела Пикунову.

— Так, — сказал Пикунов. — Хвалю. Закусывай. Архиповна, подбавь шпротиков.

Теперь Пикунов уверился, что Полина пришла по делу и дело это непременно будет ему, Пикунову, выгодно.

— Еще выпьешь? — И снова налил рюмку.

Полине было противно пить вторую, но не выпить было нельзя, и она выпила, чувствуя, как опаляет себе рот, горло, грудь.

— Что же дома не сидится? — осторожно спросил Пикунов. — Али замерзла? У вас там амосовские ведь не греют. В вашей-то комнате совсем как на дворе…

Мысли у Полины кружились, она слушала рассуждения Пикунова, разговор его с Беловым, который касался постоя солдат на заводе и арестов неблагонадежных. По мнению Пикунова, все на заводе, кроме членов его общества, были неблагонадежны и подлежали аресту. Хорошо, что хоть солдат ввели, — давно он об этом про сил, да господин ротмистр все не мог никак вознамериться удовлетворить его ходатайство. Полина ела шпроты, винегрет, жареную домашнюю колбасу, — значит, кабанчика своего откормили к празднику. Вот живут люди как люди, царю и богу служат и себя не забывают, а Сергей из-за этой рыжей во что превратил свою и Полинину жизнь? Рыжая — вот его дела, все остальное — слова. Такой мастеровой как он, мог бы побольше Пикунова иметь.

Бачура мало пил, много ел, помалкивал, только вставил несколько слов там, где разговор шел о евреях.

— Всех надо! — сказал он и выразительно провел ребром ладони по горлу. — И на развод ни одной пары.

Вскоре он ушел. А Полина от вина и вкусной еды отяжелела и, когда Бачура ушел, сказала:

— А мы и праздники-то справить не справили, денег не было.

— Ты скажи, барынька, ты погреться зашла ко мне или, может быть, какое-нибудь сомнение есть?

— Сомнение! — твердо сказала Полина. — Жизни мне и другим хорошим людям нет из-за этой стервы. Все норовит, все норовит… и от бога его и от царя, и листовки и прокламации… А он ни в чем не виноват, потому что она хочет влюбить его в себя, стерва такая, что петли на нее мало. Только тогда и вздохну, когда узнаю, что ее землей засыпали…

— Так, так, — проговорил Пикунов. — Вот, господин Белов, прямое свидетельство… Архиповна, поди-ка прикрой ставни.

Несмотря на все победы, настроение в японском штабе было тревожное. Особенную тревогу внесла операция на Шахэ.

Куропаткин на Шахэ начал наступление, имея некоторое преимущество в силах. У него было двести десять тысяч человек, в то время как у японцев было сто семьдесят. Он имел семьсот пятьдесят восемь орудий, в то время как японцы — шестьсот сорок восемь.

Но, с точки зрения Ойямы, Куропаткин вел себя непонятно. Во-первых, он попытался овладеть перевалами, когда всему миру было известно, что армия его не умеет действовать в горах.

Во-вторых, Куропаткин в наступлении по-прежнему придерживался необъяснимой тактики: наступал малыми силами! Батальоны и полки, наступая против бригад и дивизий, терпели неудачу, следующие батальоны и полки тоже терпели неудачу, наступление срывалось. Эта особенность куропаткинской войны, непонятная Ойяме, радовала, но и пугала маршала — он все время думал, что это игра и что близок час, когда русский командующий двинет в наступление всю свою армию, и тогда ничто не спасет японцев от разгрома.

Наступление Куропаткина кончилось ничем, но и контрнаступление Ойямы тоже кончилось ничем. Ойяма не решился сосредоточить крупные силы на левом фланге, чтобы вырваться на железную дорогу в тыл русской армии. Можно было также крупные силы бросить на центр и прорвать его. Но Мольтке так не делал никогда, и Ойяма не применил этот прием, хотя он и привел бы к победе. А может быть, и не привел бы. Кто знает, что и когда приводит к победе…

К русским непрерывно подходили резервы, а к японцам?

Ойяма подсчитал, сколько он еще может получить резервов. Подсчеты были неутешительные. Русских усиливал каждый день. Надо было торопиться с генеральным сражением.

Среди немногих японских офицеров, чувствовавших себя спокойно, был Саката. Его не тревожили военные обстоятельства, коммерческие дела его шли отлично; Такахаси богател, вместе с Такахаси богатели иные генералы, а вместе с ними и капитан Саката.

Несчастье обрушилось на Сакату с совершенно непредвиденной стороны.

Неделю назад он получил отпуск и поехал в тот госпиталь, где сестрами милосердия были англичанки и где работала так понравившаяся ему рослая, широкобедрая Агнесса.

Он увиделся с ней, говорил с ней, и она без стеснения смотрела ему в глаза круглыми голубыми глазами.

Хозяева деревни были давно выселены, в фанзе было тихо. Саката схватил Агнессу и, напрягшись, опрокинул ее на матрасик. Она не сопротивлялась. Саката рванул блузку за воротник, посыпались пуговицы, и вдруг неожиданно женщина дико вскрикнула, ударила Сакату в переносицу, вырвалась и выбежала из фанзы.

Капитан ошалело стоял посреди комнаты, вспоминая, как она смотрела на него, как позволила опрокинуть себя — и вдруг удар, крик!.. Дверь фанзы распахнута, врывается морозный воздух.

Удивление Сакаты сменилось гневом. Негодяйка! Англичанка!

Но он уехал и за торговыми удачами сразу же забыл всю эту историю. Однако через неделю командир полка вызвал его к себе и протянул английскую газету.

В газете описывался поступок капитана Сакаты, покушавшегося на честь англичанки, приехавшей отдать все силы раненым японцам.

Саката читал, еще не понимая, что случилась чудовищная, нелепая, непостижимая катастрофа.

— Это так и было? — спросил полковник.

— Так и было! Но не я виноват, а она: она меня прельщала, соблазняла, смотрела на меня и требовала, — разве я мог поступить иначе? Это оскорбило бы ее.

Полковник сказал задумчиво:

— Вполне допускаю, что она вынудила вас к насилию. Но, вы понимаете — англичанка! Дружественные англосаксы!.. Наше военное положение теперь… Вы понимаете сами… К Куропаткину каждый день подходят подкрепления… Одним словом, по вашему делу уже вынесено решение.