Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

Но дисциплинированные батальоны и батареи отказались стрелять, Офицеры сначала командовали, кричали, угрожали, потом, увидев каменные, хмурые лица нижних чинов, не предвещавшие для них ничего доброго, скрылись.

Вот как распоряжаются жизнью и имуществом Алексея Ивановича коменданты и прочие генералы! По их мнению, единственный путь обуздания народа — провокация и кровь! А когда провокации проваливаются, тогда что?

Попов встретил Винтера, который возвращался с пепелища своего магазина.

Молча зашагали рядом. Винтер курил сигару чудовищными затяжками, обращая в пепел по четверти сигары сразу.

— Завтра поднимаю все паруса, завожу все моторы… навсегда! К черту! Пропади все пропадом!

Стояли на углу Светланки и Алеутской, смотрели на розовое зарево в стороне Гнилого угла, потом разошлись.

Сон не коснулся глаз Алексея Ивановича. Комнаты были пусты, дочь за неделю до его приезда уехала в Японию. Еще недавно он был доволен своей дочерью, но ведь она тоже была заражена подлостью и сумасшествием!

К черту, к черту всех!

Оставаться в России, быть свидетелем гибели всего, быть предметом комбинаций для тупых генералов и добычей разнузданной толпы? К черту! К черту все и всех! Прав Винтер!

На заре он вышел из дому, бойки несли за ним чемоданы. Спустились к набережной, погрузились в шампунку.

Через четверть часа Алексей Иванович вступил на палубу «Акулы».

Винтер осмотрел его с головы до ног и захохотал: — Напрасно мы с вами когда-то ссорились, Попов, — сказал он и ударил его по плечу. — Коммерсанты — единая нация! Пойдем выпьем рому…

Через полчаса «Акула» подняла якорь.

На третий день после занятия Мукдена японцы повесили на базаре семнадцать китайцев, обвинив их в дружеском расположении к русским.

Хэй-ки отправил из города Якова Ли, на которого мог поступить донос, а сам продолжал оставаться дома.

Деятельность союза ширилась, уже насчитывались по провинциям десятки отрядов, вооруженных винтовками и пистолетами.

Ходили слухи о том, что Юань Ши-кай готов примкнуть к революции во главе своих лучших в Китае войск.

Ши Куэн, обитавшая в одном из дворов цзеновского дома, любительница чтения, оказалась талантливой поэтессой.

Но, может быть, впервые в истории китайской литературы женщина писала о вещах совершенно не женственных. Писала о народе, жаждущем свободы, о храбрецах, разбивающих цепи. Писала о крестьянине, который нашел в поле винтовку, брошенную солдатом, и унес ее к себе как сокровище. Он знает — близок день, когда винтовка ему потребуется…

Стихи были просты, лаконичны и лишены той изысканности, которую обожал Цзен-старший. К счастью, Цзен-старший умер и не мог прийти в ужас от подобных произведений.

Стихи расходились по городу, по провинции, по стране. Их читали в Пекине.

Это была очень сильная проповедь революционных идей. Но это было неблагоразумно: разве можно так открыто призывать к уничтожению порядка, укоренившегося веками?

— Какое может быть благоразумие у источника, который вдруг выбился на свет из-под земли? — смеялась Ши Куэн и говорила Хэй-ки:

— Не беспокойся! Я всего только женщина. Ведь к поступкам женщины не относятся серьезно, она — игрушка! Что могут сделать с женщиной? Ничего! Она ничто…

Ши Куэн говорила грустно, но глаза се блестели.

Да, действительно, по старому закону было так!

И когда в дом Цзепов пришел офицер с десятью солдатами, Хэй-ки решил, что это за ним… Спрашивая офицера, что ему угодно, он был уверен, что офицер ответит: «Мне угодно арестовать вас» — и предъявит распоряжение дзянь-дзюня.

Но офицер сказал другое. Он назвал имя Ши Куэн.

— Господин офицер? — изумился Хэй-ки.

Офицер глупо ухмыльнулся:

— Давайте ее.

Молодую женщину увели.

Чтобы узнать меру опасности, грозившей Ши Куэн, Хэй-ки отправился к губернатору. Губернатор принял его не сразу.

— По поводу этого ареста? — спросил старик, вяло приподнимая веки.

— Вы арестовали женщину! Пришел офицер с обнаженным палашом и повел ее по городу.

— Да, с обнаженным палашом, и повел женщину! — кивнул головой дзянь-дзюнь. — Вы студент и, по-видимому, любитель реформ, поэтому не мешайте и мне в своем деле заниматься реформами, — старик засмеялся, довольный собственным остроумием. — Ваша женщина призывает к возмущению. Я говорил с ней лично. Она смотрела мне в глаза и повторяла: «Да, я призываю к мятежу!»

Дзянь-дзюнь опустил веки и взял в рот кусочек пастилы.

Хэй-ки провел мучительную ночь. Что можно было придумать? Подкупить стражу? Но Ши Куэн нет в тюрьме, и никто не знает, где она.

Когда на следующий день Ши Куэн вели на казнь, тысячная толпа шла за ней.

Будут казнить женщину!

Она шла, окруженная солдатами, но все отлично видели ее высоко поднятую голову, волосы, собранные в скромную прическу и отливавшие матовым блеском. Она смотрела поверх домов, куда-то на пышное облако, медленно проплывавшее по небу. Смотрела и пела одну из своих песен о крестьянине, который восстал против неправды и рабства.

Нежный голос ее раздавался в совершенной тишине. Огромная толпа, пораженная ее красотой, печальной судьбой и мужеством, беззвучно скользила по улице.

Женщина шла ровным шагом и не замедлила его, подходя к площадке, на которой ее ожидала смерть.

И вот наступил момент, когда все расступились, отошли и она осталась наедине с палачом.

Палач внимательно оглядел ее, чмокнул губами и сказал негромко:

— Ну, становись, становись…

И когда она стала на колени и склонила голову, он отогнул воротничок у ее куртки и долго смотрел на нежную полную шею, которую должен был перерубить.

И он перерубил ее, испытывая впервые в жизни недовольство своим ремеслом.

Цацырина выпустили из предварилки. Настоящих улик против него не было, а в подобных случаях жандармы не заводили теперь новых дел — не то по подозрениям и малым проступкам пришлось бы засадить в тюрьмы всю Россию.

Цацырин вышел из ворот на улицу, посмотрел направо, посмотрел налево. Ровный строй домов терялся в бурой мгле утра, свежий ветер дул, пожалуй, со всех сторон.

«Так и должно быть, — сказал себе Сергей, — дует со всех сторон!»

На нем была куртка, картуз с помятым козырьком; руки он сунул в карманы и шел широким шагом, наслаждаясь ходьбой.

Он сразу вдохнул запах бури. Разъезжали казачьи патрули, удвоенные наряды городовых заняли перекрестки, дворники дежурили у ворот. Прохожие собирались кучками, быстро таявшими при приближении полиции.

Он узнал, что забастовали Невский завод и оба Александровских, вагоностроительный и механический, прекратилось движение на железных дорогах петербургского узла. Примкнув к одной кучке, в центре которой что-то рассказывал молодой человек в пенсне, Сергей спросил невинным голосом: