Алексей Котенев - Грозовой август

— Что сидишь, пехота? — спросил танкист. — Мозоли считаешь?

Возможно, у фронтовика и в мыслях не было обидеть забайкальца. Но Бальжан вспыхнул как свечка:

— Хвастун, — процедил он сквозь зубы.

Механик-водитель не остался в долгу и назвал десантника значкистом и кочколазом. На этом и разошлись.

В тот же вечер в штабном автобусе произошел такой случай. Собрались после ужина офицеры и начали толковать о предстоящем наступлении. Все уже знали, что бригада пойдет в первом эшелоне, и каждому хотелось высказать, что, по его мнению, надо сделать для успешного выполнения боевой задачи. Начальник штаба Сизов напирал на взаимодействие танкистов и десантников, возмущался, что этому вопросу в батальонах не уделяют должного внимания.

— Как же мы будем брать Хинганские высоты, если впереди ни пехоты, ни артиллерии. — Он поглядел на Ветрова и добавил: — А на броне необстрелянные автоматчики.

Последние слова покоробили Ветрова. Он покраснел, точно ему дали пощечину. Вначале хотел, видно, сдержать себя, но не смог. Глянул в упор на Сизова, спросил с обидой и упреком:

— За что оскорбляете, товарищ гвардии полковник?

Вмешался Волобой:

— Не горячись, забайкалец. Придет твой час, и у тебя будет полная возможность доказать, что опасения начальника штаба не имели оснований. Что ж ты кипятишься, как тульский самовар?

Вспомнив сейчас о той короткой стычке, Русанов подумал: «Час наш подходит, но сумеем ли мы доказать, что беспокойства Сизова были напрасными?» Он глянул на фосфорические стрелки часов и направился к танку. В нескольких шагах от автобуса увидел в траве две неподвижные фигуры. Это были Иволгин и Драгунский.

— Как самочувствие, гвардия?

— Признаюсь, странное самочувствие, — ответил Валерий. — Ни черта не боюсь — хоть сейчас на амбразуру, — а волнения побороть не могу.

— Все волнуются, — заметил Русанов. — Без волнения воевать нельзя.

— Скорей бы уж... Что мотают душу?

— Теперь ждать осталось недолго — больше ждали, — тихо сказал Русанов и направился к «Бесстрашному».

Танкисты и десантники лежали в высокой траве у самого танка, смотрели в сторону границы, прислушивались к ночным звукам. Среди бойцов у самой гусеницы сидел Ван Гу-ан — в том же темном халате и соломенной шляпе. Последние дни его возил с собой Державин, чтобы поточнее с его помощью определить границы Халун-Аршанского укрепленного района. Они каждый день колесили у горы Хаирхоньта, взбирались на знаменитую высоту Баин-Цаган, кружили на виллисе вокруг Дзуркин-Харула, накручивали по пятьсот километров в сутки.

Духота томила бойцов. Все, конечно, волновались, но никто не хотел выказывать своего волнения: фронтовики держали гвардейскую марку, бутугурцы тянулись за фронтовиками.

Механик-водитель Гиренок проверил свою машину, подошел к десантникам, лег на траву.

— Ну, славяне, как вас прикажете везти: с ветерком аль потише?

— Давай с ветерком, едрена мышь, — ответил Юртайкин. — Что нам ветер? Он без сучков.

— Только бы тарантас свой не перепутать в темноте, — пробурчал Посохин. — Ночью все кошки серые.

— С тобой все может случиться, — хихикнул в темноте Сеня.

— А что ты смеешься? Я в темноте не шибко вижу. Даже собственных ребятишков однажды перепутал — обмишулился.

— Это как же случилась такая оплошность с твоей стороны? — приподнялся Забалуев.

— Да как... Обыкновенно. Шел поздно вечером с работы. Под мухой, однако, был. Гляжу, паря, в темноте на дороге ребятишки в пыли возятся. Пригляделся к одному — вроде мой. Взял я его, постреленка, под мышку, несу домой. Сейчас, думаю, Матрена накинется за то, что выпил, дай-кось опережу ее. Зашел в избу, кричу командирским голосом: «Пошто за детишками не смотришь? По ночам они шляются где попало!» А она как ширкнет глазищами: «Ты что, говорит, пьянчужка окаянный! Наши все дома — на полатях спят. Кого это ты приволок?» Произвел я вечернюю поверку — и впрямь мои все в наличности — штука в штуку. Ох и попало мне тотда от моей благоверной! Как взяла ухват — насилу спасся в кладовке от ее свирепства.

Викентий Иванович в темноте улыбнулся. «До чего же спокоен этот Посохин! Почему его не волнуют столь опасные минуты жизни? Может быть, он все еще не верит, что скоро начнется война. Задубел, видно, Поликарп, — подумал Русанов, но тут же спохватился: — Безусловно, несу чепуху. Ведь умение видеть в опасности совсем другое, чем опасность, — это и есть драгоценнейшая черта в характере настоящего солдата.»

Посохин умолк, и у танка воцарилась тишина. Вскоре послышался шум моторов. Через боевые порядки бригады пошли к границе бронетранспортеры с разведчиками. Танкисты и десантники, полагая, что сейчас будет подана команда и для них, бросились к машинам.

— Спокойно, товарищи, спокойно, — поднял руку Русанов.

И снова тишина. Вспыхивали зарницы, освещая на мгновение притихшую пограничную полосу. Что могла означать эта тишина? Может быть, разведчиков без выстрела захватили японцы? Или японцев там не оказалось? Знать об этом сейчас никто не может: пользоваться радиосвязью до утра запрещено.

Обойдя боевые порядки, Викентий Иванович направился в штаб бригады. Тут его и застала долгожданная весть. Из полуоткрытых дверей автобуса донесся стрекот полевого телефона, а затем голос комбрига:

— Есть!

Понял: началось!

Знаменосцы вынесли гвардейское знамя, и оно затрепетало на бронетранспортере как живое в косых лучах света от стоявшего напротив танка. Подошла клубная автомашина. На ее борту прикреплены разрисованные щиты. На одном — схематическая карта Дальнего Востока. Из-за Амура высунут японский кулак, пронзенный красноармейским штыком, на другом — зубастый дракон с длинным самурайским мечом. Он кромсает земли Кореи, Катая, Индонезии, Бирмы, Вьетнама, кидает жадный взор на Урал. «Азия для азиатов!» — вылетает из широко разинутого рта чудовища. Под щитом надпись: «Сокрушим азиатского Гитлера!»

На бронетранспортере — Волобой, Русанов и начальник штаба Сизов. Русанов, щурясь от света фар, зачитал заявление Советского правительства о вступлении в войну с Японией.

— Ура-а-а-а! — понеслось от танка к танку.

— А ведь по-серьезному начинается, Поликарп Агафонович? — послышался голос Юртайкина.

— Пока границу не перейдем — не поверю, — угрюмо пробурчал Посохин.

Слово взял командир бригады. Он посмотрел на бойцов, на щит, который высветили фары соседней машины, заговорил о союзническом долге, о великой освободительной миссии, которая выпала на долю нашей армии. Говорил недолго. Закончил призывом до конца выполнить воинский долг.

— Товарищи гвардейцы! Я твердо верю — вы с честью оправдаете высокую гвардейскую марку!