Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек

Сбоку ребята мелом начертали резолюцию:

«Врут. Никаких собак нет».

. . . . .

«Катя».

Эпиграф:

«Война оказалась плохим развлечением».

Из письма крестьянина. 1915 г.

. . . . .

Пример узаконенной неграмотности:

«Обман общественного мнения».

Как это можно обмануть мнение? А ведь пишут. И даже в центральных газетах.

. . . . .

Видел во сне провинциальный южноамериканский город. Почему-то растрогало, что в городе только что (прогресс!) появились извозчики. Мои сопровождающие показывали их мне — новенькие пролетки, новенькая старопетербургская форма. Показали еще какой-то двухэтажный трамвай-дилижанс — тоже новшество! И все в этом городе было как-то архаично-молодо. Не хотелось уходить с его улиц и грустно было проснуться на улице Восстания, 22, в Смольнинском районе Ленинграда…

. . . . .

Минувшим и прошлым летом жила при нашей городской квартире мамина дальняя родственница Любочка, старая дева 54 лет. Проживала она у нас со своей мамашей, восьмидесятилетней, выжившей из ума старухой. Обе — из бывших. Любочка нигде не работает, живет распродажей вещей. В квартире, где они с матерью живут (в их бывшей собственной, а сейчас коммунальной), ее, по ее же собственным словам, «люто ненавидят».

У Любочки резко выраженная мания преследования, болезненная мнительность, подозрительность.

Мама ей говорит:

— Любочка, что вы все дома сидите, вы бы пошли прогулялись.

Она, поблагодарив, отказывается. Через десять минут приходит к маме:

— Александра Васильевна, можно вам задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Скажите, пожалуйста, почему это вы предлагали мне пойти прогуляться?

Или мама спросит у нее:

— Кто у вас в квартире живет?

Минут через десять-пятнадцать, обдумав и обсудив со всех сторон этот вопрос, Любочка опять подступает к маме:

— Александра Васильевна, почему это вы спрашивали: кто живет в нашей квартире?

Говорит она осторожно, словно по гололеду ходит. Цифр и имен никогда не называет. Года полтора назад пробовала она работать. Устроилась куда-то курьером. Но, проработав с полмесяца, ушла.

Мама спрашивает, сколько она там получала.

— Немного.

— И долго работали?

— Некоторое время.

«Некоторое время», «некоторая сумма», «некто», «однажды» — по-другому она не говорит.

. . . . .

Любочкина мать, Марья Ивановна, в молодости была необыкновенно хороша собой. А происходила она из купеческой семьи, была почти неграмотна. Однажды стояла Марья Ивановна за обедней у Покрова. Стояла на клиросе, «рядом с князьями и вельможами», и даже среди этой блестящей публики выделялась своей красотой и статностью. В это время в церкви появился какой-то старичок генерал. Граф. Он принялся целовать ручки знакомым дамам и по ошибке, приняв Марью Ивановну за какую-нибудь баронессу или княгиню, и ей тоже поцеловал руку.

Совсем недавно, будучи уже на склоне дней, выживающая из ума Марья Ивановна заблудилась где-то на Песках и попала в милицию. Ей показалось, что ее хотят посадить в кутузку. Она перепугалась, но виду не показала, а сама перешла в наступление.

— Вы, батюшки, не смеете меня в холодную сажать, — говорила она. — Я человек благородный. Мне и князья и графы ручки целовали. Вот она — вот эту самую…

. . . . .

Жаркий июльский полдень. В Мельничьем Ручье на пляже весь день было много купающихся. К вечеру народ расходится, хотя вода еще теплая и сумерки не остудили зноя.

Лежу в кустах, читаю. Вижу — на противоположном грязном и обрывистом берегу, где обычно никто не купается, где вонючая илистая отмель истоптана и загажена коровами, — появляется молодой, лет под тридцать, человек, сезонный рабочий в бесцветной одежде. На лице у него — от одного уха до другого — белая повязка. Лицо плоское. Он ведет себя, как вор: озирается, оглядывается. Уж не топиться ли, думаю, пришел? Нет, этот несчастный просто пришел выкупаться. Вероятно, долго не решался, но день стоял знойный, товарищи по работе бегали в перекур на реку, мимо все время шли купальщицы с мохнатыми полотенцами. И вот он не победил соблазна, пришел. Подходит к воде, оглядывается, снимает с лица повязку. Еще раз оглянулся, начинает стягивать грязную рубаху. Не решился. Натянул рубаху, сел на корточки и торопливо, как мальчик, ворующий у матери варенье, зачерпнул ладошкой черную торфяную воду и стал мыть свое безносое лицо, шею, волосы. Моет с наслаждением, но поминутно оглядывается, прислушивается…

Брат мой! Кто тебя? За что?..

. . . . .

Читаю «Процесс Людовика XVI». Поражает необыкновенное сходство и судьбы и характеров Людовика и Николая Второго. Начать с того, что начало их царствований было ознаменовано схожими событиями. Во время бракосочетания Людовика с Антуанеттой в Париже тоже была своего рода Ходынка. Во время пышных празднеств, «благодаря небрежности администрации», где-то в районе кладбища Св. Магдалины было раздавлено свыше 1000 граждан.

Находясь после революции под арестом, и король и царь занимались воспитанием сыновей, играли в карты (Людовик — в пикет, Николай — в безик), охотились на ворон.

Похожи и жены их: Алиса Гессенская на Марию-Антуанетту. Обе они были активнее, хитрее, деятельнее своих мужей.

. . . . .

— Он закона совсем не слушается. Он только принципом своим берет!

. . . . .

«Лучше говорить правду, чем быть министром».

Жорес *

«Одна из тайн творчества — видеть перед собой тот народ, для которого пишешь».

В. Хлебников

. . . . .

Девочка лет 11–12 — другой, поменьше:

— Микроб такой маленький, что если он упадет на пол, то его не видно.

. . . . .

У директора гимназии, где он учился, была странная фамилия: А. С. Дважды-Переехали.

. . . . .

Учительница в деревенской школе:

— Теперь будем становить запятую.

. . . . .

Раз или два в месяц к нам в Шкиду приходил врач. Красивый. Высокий. Какой-то не по времени барственный, элегантный, пахнущий одеколоном.

Это был брат Е. В. Тарле, историка. Его я тогда не читал (читал, кажется, из наших один Ионин), но имя его уже знал, оно уже гремело.

. . . . .

Из предсказаний попугая:

«Радуйтесь! На предстоящем вечере Вы будете счастливы любовью. Полублондин-полубрюнет увлечется Вами и попадет под сень Ваших очей. Вы его не заметите, но образ симпатичного молодого человека станет преследовать Вас, и Вы снова встретитесь»…

. . . . .

Дядя Коля минувшим летом отдыхал в деревне. У хозяйки заболел теленок. Ветеринара в колхозе нет. Старуха приходит, просит:

— Я — женщина старая, слабая. Помоги, милый. Поди, укуси его за мышки с боков.

— То есть как укуси? За какие мышки? — испугался дядя Коля.

— У него с боков у мосоликов желвачки такие — мышки. Ты, если брезгуешь, ветошку какую накинь и — куси.