Антти Тимонен - Мы карелы

Куда же идти? Суоминен задумался. В одном Таккинен был прав: на родину, в Финляндию, Суоминен идти не мог. Но был другой путь. Таккинену и в голову не пришло, что Суоминен выберет именно этот путь.

Ни карты, ни компаса у Суоминена не было, и хотя он принимал участие уже в четвертом походе по Карелии, места ему были незнакомые. Он должен был найти в глухой, бесконечной тайге небольшую речку, названия которой он не помнил. На той речке — в низовье, то ли в верховье — была деревня. Как она называлась? Суоминен вспомнил, что эта была какая-то «лампи», не то Хауталампи, не то Нотколампи. В деревне этой он никогда не бывал, но однажды он услышал, как Таккинен говорил, что в этой самой «лампи», в крайней избе вниз по реке, живет милиционер-финн по фамилии Калехмайнен и что, когда наступит благоприятный момент, надо будет «заглянуть ненадолго в гости к милиционеру». Из родных мест Суоминена в восемнадцатом в Россию сбежал красногвардеец Калехмайнен. Суоминен не был уверен, что это тот самый Калехмайнен, но решил попытать счастья и найти его.

Несколько дней Суоминен блуждал по тайге, прежде чем добрался до этой деревни. Было около полуночи, когда он осторожно подошел к крайней избе. Суоминен был усталый и голодный, но мундир его был в порядке и сам он был побрит.

Дернув за веревочку, прикрепленную изнутри к щеколде, Суоминен попытался открыть дверь, но дверь была еще и на запоре. Тогда он постучался. На первый стук никто не ответил. Постучал снова, сильнее. Послышались шаги, сонный голос спросил и по-русски и по-фински:

— Кто там? Кто?

— Дело есть, — шепнул Суоминен и облегченно вздохнул: голос ему был знаком.

Милиционеру голос стучавшего тоже показался знакомым, но спросонья он не вспомнил, кто бы это мог быть. Главное, что знакомый. И он спокойно открыл дверь.

На крыльце стоял финский солдат с винтовкой в руке. Рука милиционера привычно потянулась за наганом. Калехмайнен хотел было броситься в избу за оружием, но солдат остановил его:

— Не стоит его искать. Если стрелять хочешь, на — стреляй. — И он протянул ошеломленному Калехмайнену свою винтовку.

— Ты кто?

— Не узнаешь? Суоминен.

— Но ты же ведь…

— …лахтари. Но все равно впусти меня.

Они вошли в избу. Впереди милиционер в нижнем белье, с винтовкой в руке, следом Суоминен.

Милиционер начал неторопливо зажигать коптилку. Он возился долго. Наконец зажег.

— Что, дождь идет?

— Кажется, нет.

Милиционер натянул брюки, сапоги.

Они долго сидели молча. Потом Калехмайнен спросил:

— Ну ты как… в самом деле сдаваться пришел или как?

— Если договоримся… — улыбнулся Суоминен.

— Пожалуй, поздно уже нам переговоры вести, — заметил Калехмайнен. — Я вот…

Судя по виду Калехмайнена, он был в затруднительном положении.

— Что, не хочешь меня брать? — спросил Суоминен.

— Взять-то придется, куда же от тебя деваться, но… Утром меня одно дело ждет. Уж лучше бы ты пошел в Кевятсаари. Там ребята посвободнее, нашли бы тебе конвоира.

— Слушай, будь добр, дай что-нибудь поесть. Четыре дня я ничего не ел. По тайге шел.

Калехмайнен недоверчиво взглянул на чисто выбритый подбородок и мундир Суоминена. Но поесть дал. С жадностью уплетая хлеб и запивая его холодным чаем, Суоминен посоветовал милиционеру отправить его одного в Кевятсаари.

— Только дай какую-нибудь бумажку. И винтовку верни — вдруг понадобится.

— Можно, конечно, сделать и так, но… — Калехмайнен помолчал. — Ребята там не все знают финский. Пока ты им растолкуешь, пройдет много времени. Так-то, пожалуй, поведу я тебя. Так и договоримся. Только сперва поспим. Что же я хотел еще спросить? Да. Ты свое решение хорошо обдумал? Или, может, мне не спать, а караулить тебя всю ночь?

— Как хочешь. Обратного хода у меня нет. А ты знаешь, что ты и твоя избушка у Таккинена занесены в особый список? Лучше переберись куда-нибудь.

Суоминен укладывался на лавку. Милиционер начал раздеваться.

— Подумывал я перебраться, да все некогда. Ты, конечно, понимаешь, что тебе придется рассказать все, что ты знаешь, как положено. Но это успеется. Утром поговорим. Или, может, что-то есть срочное?

— Да вроде нет. О завоевании Карелии там идет речь.

— Старая история. — Калехмайнен зевнул, задул лампу и лег в кровать. В постели он закурил, молча попыхивал цигаркой. Потом сказал: — Да, хороший был человек… Это я об отце твоем. Я даже удивлялся, как это сын такого человека оказался у белых. Хотя ты учился в господской школе, но все-таки… Заставили они тебя, что ли?

— Нет. Сам пошел. По убеждению. Когда был у Малма в отряде, я искренне верил, что идем освобождать карел.

— Да ну? А какое убеждение тебя сюда принесло и заставило меня поднять среди ночи?

— То же самое убеждение, если на него поглядеть с другой стороны. Хочешь, расскажу? Все равно придется все рассказать.

— Давай. Только начни с восемнадцатого года. Что до того было, я знаю. Отец хотел, чтобы ты выучился, вышел в господа.

— Да, гимназию я кончил. Весь наш выпуск вступил в белую гвардию. И я тоже вступил без особых колебаний. Даже наоборот… Родина, свобода, братья-соплеменники… Помнишь, конечно, все эти речи…

В восемнадцатом году Суоминен поссорился с отцом, и пути их разошлись: сын оказался в белой гвардии, отец, рабочий каменоломни, вступил в Красную гвардию: По-видимому, именно из-за отца Суоминена не послали на фронт воевать с красногвардейцами, а отправили с экспедиционным отрядом Малма в Карелию. Тогда у Суоминена и появились первые сомнения: карелы встретили их не как освободителей, а, напротив, изрядно поколошматив, выгнали обратно в Финляндию. Осенью того же года отец все еще был в концлагере. По просьбе сына его выпустили, но вышел он из лагеря чуть живой и через две недели умер. Суоминен остался служить в армии. В девятнадцатом его снова отправили в поход, на этот раз в Олонец, но прежней убежденности, горячности в нем уже не было. Однако пойти пришлось. Слава богу, живым выбрался. Зимой двадцатого года его снова послали в Карелию — в «армию» Ухтинского правительства. Да еще назначили начальником обоза с продовольствием. Пошел он скрепя сердце, но по дороге ему все так осточертело, что он решил бежать. Подумал, авось под суд не отдадут, если он, гражданин Финляндии, дезертирует из армии чужого правительства. И действительно, за дезертирство его и не судили. Судили за другое. Из продовольствия, которое вез обоз, до места назначения дошла лишь половина. Виновных искать не стали, свалили всю вину на Суоминена. И вкатили ему на полную катушку, даже больше дали, чем по этой статье полагалось…

В последний поход Суоминена никто особенно не принуждал идти. Просто ему сказали, что есть возможность освободиться из тюрьмы. К солдатской жизни Суоминен привык, к тюремной — не успел. Солдат все-таки солдат, а не арестант. Но, наверное, уже тогда, когда он предпочел решетку службе в отряде Таккинена, в нем подспудно затеплилась мысль о повороте, который он теперь сделал. А может, она появилась позже. Сам Суоминен не знал этого точно и врать не хотел. Но как бы там ни было, свой выбор он сделал и ничуть не жалел об этом…