Владимир Сапожников - Рассказы

— До свиданья, лесные люди!

Они с Кузьмой смотрели ей вслед, пока лошадь и девушка не смешались с кустами и сумерками.

Макар шел и вспоминал. Кузьма рассказывал, что племянница учится в Томске, на техника-буровика, но зимой после экзаменов приезжает на каникулы домой. Однажды Макар собрался было в гости, как бы к Кузьме, даже надел реглан с молниями, но взглянул на себя со стороны и подумал: «Нет, видно, ушла твоя пора ходить за такими девушками. Зачем смешить людей?» Затоковал, выпил со скуки: в городе он всегда сильно скучал, и реглан так и провисел ненадеванный. Кузьма говорил потом, что племянница приезжала зимой, жила дома две недели и будто спрашивала про «лесного человека», то есть про него. Нынче весь сезон она опять собиралась работать на умганской буровой, а ему будто бы передавала привет. Макар удивился, не поверил, но весны и выхода в поле ждал с нетерпением. В тайге мимо человека не пройдешь. В тайге человек к человеку тянется.

Дорогу Макар угадывал как бы чутьем: где прыгал по валунам, как по каменным кочкам, где на четвереньках по осыпи, чтобы вместе с ней не сплыть, а где бежал по ровному.

Шел он веселым угонистым шагом. Ходьбой Макар славился: самые жилистые ходоки в экспедиции отставали, когда он начинал отмерять своими длинными сухими ногами. За то и дали ему прозвище — Кабарга: с одной легкостью бежал он хоть на голец, хоть с гольца.

Ложок крутил, вертел туда-сюда — весной по нему, видно, ручей падает, — наконец выскочил из-за каменьев. Макар вытер пот, огляделся. Вниз — обрыв, далеко внизу хлюпала вода, а сверху был уже виден край берега. До него оставалось метров сорок, подъем некрутой, сплошь валуны, покрытые мхом, как подушки в зеленых наволочках. Ну, считай, все позади: выбраться на ровное, а там хоть шагом катись до самого шалаша, и уже с увала видно, на месте ли Кривой: дымит коптильня — значит дома, коптит рыбу старый хрыч.

Место Макар узнал: на самом краю берега рос куст шиповника, он густо цвел, алый, как заря. Прошлый год Макар выбрался здесь же, чуть полевее куста.

К нему и надо править.

Под ногами мягко подавалось, мох был сырой. На плоском валуне, сплошь обомшелом, Макар увидел прошлогодний свой след — влажную вмятину. Он прыгнул на этот валун, удивляясь, как долго держится во мхе след, но поскользнулся. Спружинив, хотел было встать, но мох под руками сорвался и пошел вниз, увлекая его. «Тьфу, черт, еще свалишься», — успел подумать он и заметил, что мелкие камни, перемешанные с клочьями мха, тронулись вместе с ним, обнажая мокрую скалу. Как и полагается в таких случаях, Макар раскинул руки и ноги, тормозя всем телом, но, за что ни хватался, все тотчас нее трогалось и начинало сплывать ниже и ниже. «Обрыв же дальше, — мгновенно взмокнув, подумал Макар. — Разобьюсь». Его ударило боком, стало разворачивать вниз головой, но он успел уцепиться за гребень. На мгновение замер, почувствовав пустоту под ногами. «Падаю», — пронеслось у него. Казалось, летел он вниз целую вечность и еще будет лететь долго, бесконечно… Вдруг ноги обо что-то ударились и, по-кошачьи спружинив, шатнувшись, Макар удержался. Толчок был сильный, Макар едва устоял, а камни, которые катились вместе с ним, лавиной прошли мимо и долго, затихая, щелкали по скале и ухали глубоко внизу.

Макар замер, боясь шевельнуться, потом, скосив глаза, увидел, что попал на трещину-карнизик, он и задержал его. Карниз был шириной в полшага, может, чуть поуже, но и то хорошо, а ниже стена падала отвесно. «Чуть в сторону и — все, — подумал Макар. — Ну дела: чуть не сыграл в ящик».

Брюки были разорваны, колени саднило, но приземлился, считай, благополучно: все цело. Вверх стена уходила наклонно и была в трещинах и выступах: тоже удача. Будь она покруче — не устоять: стащило бы с карниза.

Макар снял рюкзак и осторожно, чтобы не оступиться, повернулся лицом к реке. Теперь на одном уровне с ним громоздились верхушки монахов, а в прогале между ними Макар видел свою лодку: она казалась не больше деревянного ковшика. «Прокатился, — подумал он. — Хорошо, угадал на карниз, а то бы все».

Что теперь делать? Все еще удивляясь случаю, Макар огляделся. Площадочка в том месте, где он стоял, была шириной с садовую скамейку, и Макар мог переступать и даже сесть. Влево она постепенно сужалась и метрах в пяти сходила на нет, сливаясь со стеной. Вправо же круто обрывалась. Макар, держась за стену, добрался до края и заглянул вниз. Скала падала отвесно, у воды громоздились мокрые камни, и на них бегали зайчики от волны.

Влево, значит, не двинешься, вправо — тоже, а вниз — пропасть. До дна тут, судя по всему, сотня метров, а то и больше. В рюкзаке у него была веревка — Кузьме на подарок нес: капрон на рыбацкие поделки, да еще, если разрезать рюкзак и связать, наберется метров сорок-пятьдесят. Маловато. Про спуск думать нечего. Остается одно: выбираться наверх.

А как? Надо соображать. Если кинуть веревку с тяжестью и она, как якорь, за что-нибудь зацепится, помаленьку можно пробовать лезть. Стена, славу богу, некрутая, тут хватит даже небольшого упора.

Он достал веревку — хорошо, захватил, и Кузьма обрадуется, — крепко привязал к концу самодельный с ушками медвежий кинжальчик и, примерившись, кинул через голову. Кинул подальше за невидимый ему край стены и прислушался. Звякнув железными ножнами, кинжальчик остановился. Макар сначала легко, потом покрепче потянул; потянул изо всей силы — веревка звенела, но не ослабевала. Зацепился нож. Раз и два, проверяя, дергал — кинжальчик держался.

Ну, господи, благослови! Распластавшись но-ящериному, полез, ухватывая веревку где руками, где зубами, лез, прижимаясь грудью, животом, всем телом к стене. Камень горячий, ладони припекал. Макар аккуратно ощупывал глазами место, куда двинуть рукой, локтем, подбородком. Кое-где остались клочки мха, Макар сдувал их, чтобы не скользнуть на мокром.

Он наполовину перевалил крутую лбину, за которой — доплюнуть можно — виднелся край стены с травой и мхом по бровке, и вдруг почувствовал: веревка ослабла. Макар осторожно потянул; веревка еще больше провисла, потом потекла вниз. Чиркая по стене, проскочил мимо нож и звякнул на карнизе — Макар замер, прилип к стене; чуть-чуть бы еще подтолкнуться, кажется, муравьиной силы довольно. Но ее не было. Он кинул вперед руку, отчаянно пытаясь схватиться за траву, за край стены, но не достал и, осмыгая ладони, заскользил вниз.

На карниз угодил обеими ногами, спружинил. Минут пять стоял неподвижно, убеждаясь, что цел, не сорвался. Отдышавшись, подумал: веревку надо держать внатяг, а он, перехватывая, ослабил ее. Век живи — век учись.

Отдышавшись, он опять стал к стене спиной, поплевал па кровоточащие ссадины — ничего, до свадьбы заживут — и снова кинул нож. Кинул в то же место, помедлив, натянул: спешить не надо. Поспешишь — людей насмешишь. Полез, не ослабляя веревки, больше рассчитывая на себя, что всем телом прилипал к скале, а не на веревку. Дай бог ножу не сорваться. Стена казалась долгой, долгой и горячей, как сковорода. Продвигался улиткой. Было мгновение, подумал: перелез. Увидел свой нож, застрявший ушками в щели, какой-то склонившийся через барьер цветочек. «Ну, подержись чуток, — сказал ножу. — Еще немного». И увидел, как сгибается, слабнет, выпрастываясь из камней, блестящее ушко кинжальчика. Нож шевельнулся, вздрогнул и, сверкнув плоскостью ножен, рыбкой нырнул вниз. За ним потянуло веревку и сразу обессилевшее, потяжелевшее тело Макара.