Карпов Васильевич - Маршальский жезл

– А я переднюю ось выключу, колеса свободно назад покатятся, без упора в землю. Я на задние нагрузку дам: они на твердой дороге и от края далеко стоят.

Офицеры молчали. В таком деле не прикажешь. А разрешить - значит взять ответственность на себя.

Капитан Узлов ответственности не боялся. Но не считал возможным рисковать жизнью солдата. Как быть? Стоять здесь долго нельзя. Водитель предлагает смелое решение и, пожалуй, единственно приемлемое.

– Давай, Фомин, - кивнул Узлов. - Только обвяжись веревкой. Конец будет у нас, дверцу оставь открытой и в случае опасности сразу выпрыгивай. - Нам скомандовал: - Всем отойти подальше! Машины отогнать на сто метров…

Миша обвязался веревкой и осторожно пошел к одинокому бронетранспортеру. Другой конец, намотав на руки, держали ребята кто поздоровее. Затаив дыхание, мы смотрели на Фомина. Он мягко сел за руль. Включил зажигание. Мотор заработал. Миша давал ему самый малый газ, чтобы меньше была вибрация. Рычаг переключения скорости плавно лег на задний ход. Осторожно, почти неощутимо Миша прибавлял газ, и бронетранспортер медленно стал откатываться от края. Камни, на которых только что стояли передние колеса, посыпались вниз. Ребята натянули веревку, готовясь в любую минуту выдернуть Михаила из машины.

Но вот бронетранспортер уже катит задом по твердой дороге. Фомин в безопасности…

Потом об этом случае говорили на собраниях. Командир полка объявил Фомину благодарность.

Смелость товарища всех взволновала; приятно было, что такой парень служит в нашем полку. Но я испытывал какую-то неудовлетворенность. Решил поделиться мыслями с Шешеней:

– Вот мы говорим: в мирное время есть место подвигу. А сами не всегда замечаем его и не ценим по-настоящему.

– Ты чем недоволен? - удивился Шешеня.

– Случись такое на фронте, Фомина медалью наградили бы, - ответил я. - А если бы он погиб в том ущелье, то и в мирное время медаль бы дали, да еще и в «Красной звезде» портрет напечатали. Вот и скажите: почему так?

– Ну, Агеев, ты иногда такие вопросики задаешь!… Там лучше знают, когда и как наградить. - Он показал пальцем вверх.

Я продолжал настаивать:

– А там ничего о Фомине не знают. На фронте кто представлял солдат к награде?

– Непосредственные командиры.

– А почему в мирное время надо ждать команду оттуда?

– Значит, ты меня и капитана Узлова критикуешь? - Старший лейтенант заулыбался.

– Не критикую, а вопросики ставлю.

Шешеня совсем повеселел:

– Ладно, подумаю над твоими вопросиками.

В полк прибыл новый начальник продовольственной службы капитан Певзнер Яков Наумович. В первые же дни ребята, дежурившие по столовой, попали в неловкое положение. Подавая команду Яшке, они вроде бы оскорбляли нового начпрода. Наш Яшка был Яшкой до прибытия Певзнера, никто не намеревался обижать офицера. Тем более что новый начальник горячо взялся за работу и немало достиг за короткое время.

В общем, надо было срочно менять имя Яшке. Вечерком в «солдатском клубе» говорили об этом. Хотели назвать Гришкой. Но были такие имена у офицеров и солдат. Надо придумать что-то нейтральное. Предлагали: Серый, Ушастый, Аполлон, Красавчик.

– Давите решим это по-армейски, - сказал Вадим. - В армии принято все сокращать: КП - командный пункт, ЧП - чрезвычайное происшествие. Будем звать ишака Олс - одна лошадиная сила!

Ребята посмеялись. Кто-то возражал: не звучно!

Однако кличка прилипла. Стал Яшка Олсом.

Чудят солдаты иногда в своем «клубе». Несколько раз устраивали проверку обитателям пустыни. Ходит, к примеру, такой слух: варан не боится ядовитых змей. Поймали мы одного варана. Большого, с метр длиной. Похож на крокодила. Желтая, с коричневыми подпалинами, шкурка будто великовата ему, висит под мышками и на животе. На спине квадратики крепкого панциря. Шипит, пугает, нервно дергает хвостом. Посадили варана в ящик, держали до поимки змеи. Вскоре соседний взвод привез с занятий гюрзу. Пошли за ворота в сторону стрельбища. Вооружились палками. Выпустили соперников. Варан сначала хотел удрать. Но мы его повернули мордой к змее. Он посмотрел на нее, на гюрзу, спокойно подошел к ней, схватил ее за «шиворот» и, задирая голову, чтоб удобнее бежать, поволок прочь. Никакой битвы не было. Мы ожидали большего.

Слыхали еще: скорпионы убивают себя, если обложить их огнем. Проверили это. Скорпионов можно найти под камнями у забора или в щелях дувала.

Развели огонь, бросили в кольцо скорпиона. Он зеленоватый, прозрачный, похож на рачка. Задрал длинный хвост, побегал вдоль огня, убедился в безвыходности своего положения, но самоубийством кончать не стал. Отполз в середину, подождал, пока бумага и палочки сгорели, потом полез через них в сторону забора. Попробовали стравить его с фалангой. Поймали большую, рыжую, лохматую. Думали, одним махом перешибет клешней скорпиона. Бросили их в консервную банку. Драться они не стали. Мы их подталкивали, сажали друг на друга верхом - ничего не помогло.

Или фаланги со скорпионами стали более мирными, или те, кто писал об этом, не жалея красок, мягко говоря, фантазировали.

Знаменитого каракурта, шахиншаха всех пауков, того самого, который, будучи величиной с ягоду черной смородины, валит с ног верблюда, я еще не видел. Говорят, их охотно едят овцы…

Странная у меня переписка с Олей. Нерегулярная. Молчит, молчит - и вдруг: «Здравствуй, Витя! Учусь… хожу с ребятами в библиотеку», то да се. Хоть бы раз написала «скучаю» - нет, всегда один конец: «Приветик». Что это - гордость? Безразличие? Просто поддержка товарища в дни службы? Нужна мне ее поддержка, как рыбке зонтик! Неужели она не понимает меня? А что, собственно, она должна понимать? Наши отношения для нее остановились на том, что было в день моего ухода в армию. Ну что было? Просто ребячий, ученический треп. И все. Ну ходили в кино. Ну брал я ее за руку. Больше она ничего не знает. Я ведь не написал ей открыто о том, что люблю ее. Да как об этом написать? Сам не знаю, любовь ли это. Бывает ли так: вместе были - не любил, а разъехались - вдруг полюбил! Если бы она знала, сколько я о ней думаю и как думаю! Ах, Оля, Оля, почему ты не понимаешь, что со мной творится? И опять я не прав: что она должна понять? Я сам не могу разобраться, что со мной происходит… Опять не то. Я знаю определенно, чего хочу. Хочу, чтобы Оля меня ждала, чтоб не полюбила кого-то другого. Почему же я волнуюсь? Нет веры в то, что она меня будет ждать. Письма она пишет? Да. Но какие? Не такие, которые давали бы мне надежду. А почему она пишет такие? Наверное, потому, что не испытывает надобности писать по-другому. Тогда зачем вообще пишет? Из вежливости? Из доброго побуждения не забывать товарища в трудные дни? Друзья познаются в беде…