Карпов Васильевич - Портрет лейтенанта

– Как белый? - не понял Теремов.

Он оглядел свою одежду, думая, что где-то испачкался.

– Не о том я, - все так же тихо продолжал пораженный Гопанюк, - голова у вас побелела.

Батальонный комиссар Гопанюк вместе с командиром привел в порядок подразделение полка после авиационного налета и, как только выкроил свободный час, отправился в комендантский взвод. Комиссар боялся, чтобы в горячке не поторопились привести в исполнение приказ командира полка. Он хотел своей властью сначала задержать, а потом с помощью старших начальников вообще отменить расстрел сына Теремова. Вначале он подумывал о том, что защита сына командира полка может показаться кому-нибудь делом приятельским, семейственным. Но, оценив еще раз все происшедшее, твердо убедился: лейтенант не заслужил такой крайней меры, и, окажись на его месте кто-то другой, он, Гопанюк, так же заступился бы и принял все меры, чтобы отменить расстрел.

В тылах полка ни приговоренного, ни конвоира не оказалось. Гопанюк стал их искать. В санитарной части полка комиссар обнаружил раненого солдата, который видел старшину - командира комендантского взвода и лейтенанта Теремова. Солдат, жестикулируя одной рукой - другая представляла собой забинтованную подвешенную на шее культю, - рассказал:

– Я сам видел, товарищ батальонный комиссар, убило их обоих. Начисто убило. Рядом бомба ахнула. Мне тоже от нее осколок по руке врезал. Вот, видите. А они лежали на другой стороне воронки. Я подходил к ним. Думал: помощь нужна. Подошел, а они лежат все порванные на части. Кровища все залила…

Комиссар не очень-то доверял в таких случаях: уж если «кровища залила», да к тому же сам ранен, мог от испуга и напутать.

Придя на место взрыва, комиссар и солдат обнаружили там лишь свежую братскую могилу. На ней не было еще ни надписей, ни списка погребенных.

– Вот здесь и была та самая воронка, в ней и похоронили, видно, - сказал солдат, показывая на холм сырой земли.

Возвратясь в штаб, Гопанюк рассказал обо всем Теремову, тот даже немного оживился, на секунду вроде легче стало. «Все же не по моему приказу и не позорной смертью», - подумал он.

А с лейтенантом в тот день произошло следующее.

Командир комендантского взвода, пожилой украинец, старшина-сверхсрочник, взяв под охрану Теремова, вел его лесом. Старшина шел в полной растерянности. Выполнить приказ командира полка он был обязан. Но в то же время он любил своего командира и знал, что смерть сына для него будет непоправимой бедой на всю жизнь. Старшине очень нравился и молодой Теремов: деловитый, напористый, да и просто по-юношески чистый и бесхитростный. Нет, он не мог расстрелять такого человека! Старшина решил побыстрее увести лейтенанта в тылы полка и подержать его там, может, улягутся страсти, и простят. Он боялся только одного, чтобы не возвратили и не заставили расстреливать молодого Теремова перед строем. Поэтому старшина спешил. По правилам он должен был конвоировать арестованного, идя за ним сзади. Но старшина об этом и не думал, он шел впереди Теремова и поторапливал:

– Товарищ лейтенант, ходимте швыдче!

А Теремов, оглушенный случившимся, не торопился. Пытался разобраться, в чем он действительно виноват. Но с какой стороны ни подходил к событию, ничем не мог оправдать себя. «И приказ не выполнил - отступил. И полк подвел. И люди погибли. И отец, рискуя жизнью, сам ходил в атаку со вторым эшелоном, спасая положение. Отец! Как ему трудно было принимать сейчас решение о расстреле. Он будет всю жизнь мучиться, а ведь я действительно заслужил такое наказание. А мать? Перенесет ли она удар?»

Думать обо всем этом было так тяжело, что Александр остановился и спросил старшину:

– Куда мы идем?

– Та куда надо, туды и идемо. Ходимте швыдче!

– Ну, зачем далеко идти? Зачем меня мучить?! Товарищ старшина, расстреляйте меня здесь, пожалуйста. Не могу я больше ждать. Сил нет. Прошу вас.

Добрейший по натуре, старый служака едва не прослезился от таких слов.

– О чем вы просите, товарищ лейтенант?! Та рази ж можно таке просити? Ходимте. Мабудь, ще усе образуется.

Старшина и лейтенант почти добрались до тылов. Они шли просекой, по которой в сторону передовой и в обратном направлении двигались машины, повозки, упряжки с пушками и просто пешие.

В этот момент и началась бомбежка, в которой погибла мать Саши.

Пикировщики еще долго носились над лесом, обнаружив оживленное передвижение наших подразделений. Одной из бомб были тяжело ранены и старшина и лейтенант. После налета их подобрали санитары чужой, проходившей по дороге части и отправили в госпиталь. В госпитале старшина умер. А Теремова отправили дальше в тыл, на лечение. Пролежал он в постели больше месяца. Выписавшись из госпиталя, Александр просил направить его в свой полк, но в боях части перемещались почти ежедневно на десятки километров вперед, назад, куда-нибудь на фланги, в резерв. За месяц произошло так много перемен, что в тылу никто не мог определенно сказать, где находится полк Теремова, да и существует ли он вообще, мог ведь попасть в окружение или обескровел в боях и переформирован.

Невозможность вернуться в полк ставила Александра в очень затруднительное положение. Сказать здесь, в тылу, что есть приказ его расстрелять и просить исполнения этой кары, было просто глупо! Кругом незнакомые люди, никто не знает, в чем его вина, и вдруг лейтенант просит: расстреляйте меня! Чепуха какая-то! От своих однополчан Александр не скрывался - совесть его была чиста. Думал: разыщу полк по номеру полевой почты, а пока повоюю в другой части, постараюсь отличиться в бою, может быть, орден заслужу. Тогда и свои пощадят, и отец смягчится.

С твердым решением оправдаться в боях Александр лез в самое пекло и вскоре опять был ранен и вновь надолго попал в госпиталь. Отсюда он писал письма на полевую почту отца, но ответа не получил: видно, дивизия была переформирована. Не знал Саша ни о гибели матери, ни о судьбе отца.

На фронт он вернулся только в начале сорок третьего.

В тот день прикрепил он к гимнастерке недавно введенные погоны и, отправляясь на передовую, сфотографировался в Туле. Так и не успев заслужить ни одного ордена, лейтенант Теремов дал эту самую тульскую фотографию танкисту и просил рассказать о своей честной смерти майору с очень простой русской фамилией, которую никак не мог вспомнить Колосков-старший. А искать родных Теремов просил в Вязьме, где жил брат отца.

И вот через двадцать лет молоденький лейтенант Колосков, такой же юный, свежий и стройный, каким был когда-то Александр Теремов, рассказал полковнику о последнем бое и гибели его сына.

Они сидели в домашнем кабинете командира. В комнате было много книг. Стопки газет и журналов лежали на столе. Полковник и дома оставался верным себе, поддерживал строгий порядок. Не только в кабинете, но и во всех комнатах, через которые прошел Колосков, было очень чисто. И все же, несмотря на эту прибранность, в квартире чего-то не хватало, семейного уюта, что ли.