Карпов Васильевич - Портрет лейтенанта

– Что за загадочная история? Давай рассказывай.

Колосков начал медленно, как бы вспоминая по ходу рассказа:

– Фотографию эту я помню с детства, она висела у нас в доме на стене, там, где были карточки родственников и близких. Отец мой работает шофером. На фронте был механиком-водителем. Тридцатьчетверку водил. Вот он и привез с фронта портрет лейтенанта. Фамилии его не помнил, потому что был в подчинении всего один день. Но снимок берег и считал себя виноватым перед этим человеком.

Отец, когда выпьет, очень терзается своей виной. В другие дни фотографии не замечает, будто ее и нет. А как «заложит», в праздник или с друзьями, так непременно вспомнит лейтенанта и начнет подробно рассказывать о нем. Много раз я слышал эту историю.

…Танковую роту, в которой служил мой отец, однажды придали роте автоматчиков. Автоматчиками командовал этот самый лейтенант. Было это где-то под Смоленском в 1943 году. Роты получили задачу: перерезать большак и не дать возможности противнику отойти. Тогда постепенно с тяжелыми боями вытесняли фашистов на запад.

Сели автоматчики на танки, и ударил подвижной отряд в указанном направлении. Пробились через передовые части. Выскочили на шоссе. Разогнали гитлеровцев с дороги, прервали на ней движение. Командир танковой роты радовался: «Дали фрицам прикурить!» А этот лейтенант не радовался. Он вообще был строгий и неразговорчивый, вроде нашего Теремова. «Рано, говорит, победу праздновать, надо еще продержаться до подхода главных сил». Будто предвидел надвигающуюся беду.

Гитлеровцы на том участке, как выяснилось, не только отходили, но были намерены контратаковать, и наши роты оказались между двух огней. Начался бой. Часть фашистов стала прорываться по шоссе к переднему краю, остальные ударили с тыла. Враг превосходил нас по силе во много раз, да и потери были велики. Погибло много и танкистов и автоматчиков. Пал командир танковой роты. Команду принял этот лейтенант, но и он был ранен.

– Надо бы отходить, товарищ лейтенант, - сказал ему отец.

– Не приучен к этому, - резко ответил тот. - Куда отходить? Да и зачем? Вон сколько здесь врагов, молоти их. Где ты еще так густо цели видел? К тому же у нас приказ - не допустить движения по большаку.

– Так побьют же, - упорствовал мой батя.

– Побьют не сразу. Еще повоюем. А может быть, и не побьют - успеют наши. Повернем сейчас спиной вон к тому болоту, чтоб нас и в хвост и в гриву не долбили, и пусть они попробуют сунуться на дорогу.

Недалеко от шоссе, в какой-то сотне метров, раскинулось огромное болото. Танки попятились к нему, автоматчики, прячась за машины, перебежали к болоту и оттащили туда раненых. Первые же машины немцев, ринувшиеся было по дороге, были разбиты вдребезги, наши ударили по ним сбоку из пушек. Тогда гитлеровцы сосредоточили огонь на небольшом пятачке, занятом остатками отряда.

Некоторое время наши все же держались. Но людей оставалось все меньше и меньше. Положение было безвыходное.

– Загоняйте танки в трясину, - приказал лейтенант. - Не станут они для фашистов трофеями.

Уцелевшие четыре машины двинулись задом в болото. Когда над водой остались одни башни с орудиями, а немцы были уже совсем близко, лейтенант спросил отца:

– Тебя как зовут?

– Сержант Колосков.

– Я имя спрашиваю.

– Дмитрий.

– Так вот, Митя, ты как механик-водитель свою задачу выполнил. Забирай других танкистов, всех, кроме наводчиков орудий, и уводи через болото. Вы еще пригодитесь. А мы здесь повоюем. Возьми вот!

Он подал отцу этот самый снимок и попросил:

– Если когда-нибудь встретишь майора, - он назвал очень простую русскую фамилию, - скажи ему, что я погиб честной смертью. Не встретишь этого майора на войне, останешься жив, найди его в городе… - Лейтенант назвал всем известный город средней полосы России: или Орел, или Воронеж, или Брянск, или Пензу, отец не запомнил. - И, как я погиб, расскажи.

Отцу жутко стало: молодой, здоровый, живой человек говорит о себе как о мертвом.

– Может быть, отойдем вместе, товарищ лейтенант? Вы сделали, что можно!

– Нет, дорогой сержант, меня отходить отучили раз и навсегда. А теперь собирай танкистов - и марш в лес!

С большим трудом пробирались по болоту уцелевшие танкисты. Они попали к своим, когда наши войска уже прошли участок, где сражался подвижной отряд. Бойцы узнали, что остатки роты автоматчиков погибли.

Колосков помолчал. Молчали и офицеры, ожидая конца рассказа.

– Мой отец был на фронте до последнего дня войны. Освобождал Прагу. Со многими людьми сталкивала его и разлучала война, но майора, о котором говорил лейтенант, так нигде и не встретил. Да к тому же фамилию его забыл. Сам не думал остаться живым. Столько пережить довелось. Дважды был ранен, четыре раза горел в танке. Прошел тысячи километров. Сотни фамилий спутались в его голове. Не только фамилию - город по сей день припомнить не может, знает одно: всем известный город в средней полосе России, с очень простым названием - не то Воронеж, не то Пенза, не то Орел, не то Брянск. Поэтому и считает себя виновным перед погибшим лейтенантом. Что-то очень важное для него было в тех словах, которые он должен был передать майору. Когда я поехал в военное училище, отец сказал: «Возьми эту фотографию и прикрепи на видном месте, ты будешь за свою жизнь со многими офицерами встречаться, может быть, кто-нибудь признает его». Четыре года вожу я с собой эту карточку, привык к нему, - Колосков кивнул на портрет лейтенанта, - он вроде члена нашей семьи стал. И вдруг сегодня вот эта история с полковником.

Когда Колосков закончил, офицеры, перебивая друг друга, стали высказывать различные предположения.

– Может быть, Теремов тот самый майор и есть? Не всю же жизнь он полковник, в сорок третьем вполне мог быть майором.

– Нет, наверное, майор этот, он же наш Теремов, чем-нибудь сильно обидел или даже оскорбил лейтенанта, раз он так настойчиво о своей честной смерти хотел сообщить.

– Наш командир крут неимоверно. Тем более во время войны, вполне мог обидеть.

– Нет, братцы, - сказал Колосков, - полковник хоть и строг, но поступить несправедливо не может. Все что угодно, только не это. Теремов службист, но не самодур. Кого из нас он оскорбил или обидел?

Офицеры молчали.

– Тогда почему он был так взволнован? Я никогда его таким не видел, - заметил кто-то.

– А может быть, он сам и есть вот этот лейтенант? - вдруг воскликнул Семушкин. - Смотрите, они похожи.

Лейтенанты склонились к фотографии, снятой со стены.

– Верно, похожи.

– Особенно глаза. Такие же строгие.

– Да и рот, подбородок, смотрите.

Однако все опроверг опять же Колосков, рассудительно заметив:

– Не может он оказаться нашим Теремовым. В сорок третьем, судя по фотографии, лейтенанту было лет двадцать - двадцать два. Значит, сейчас должно быть лет сорок. А Теремову уже далеко за пятьдесят.